Помощь по Теле2, тарифы, вопросы

Архимандрит Павел (в миру Павел Александрович Груздев) родился 10 января 1910 года в деревне Барок Мологского уезда Ярославской губернии.
Когда его отца Александра Александровича Груздева призвали во время войны 1914 года в армию, маленького шестилетнего Павелку взяли к себе в Афанасьевский Мологский женский монастырь тетки - монахиня Евстолия и инокини Елена и Ольга. С тех пор вся его жизнь была связана с монашеством и монастырями. С небольшими перерывами он жил в монастыре или при нем до его закрытия в 1929 году. К воспоминаниям о жизни в монастыре он постоянно возвращался, особенно в последние годы. Его рассказы о монастырской жизни, окрашенные непередаваемым юмором, останутся в памяти слушателей навсегда.
Рассказывал отец Павел и о приезде в монастырь архиепископа Тихона, будущего Патриарха всея Руси. В этих рассказах светилась его возвышенная, нежная, любящая душа. В 1929 году по закрытии Афанасьевского монастыря он переехал в Новгород, в Спасо-Преображенский Варлаамо-Хутынский монастырь. Живя в монастыре, он работал на судостроительной верфи. В 1932 году ему пришлось покинуть монастырь, и он несколько лет жил в родном доме. В 1938 году они с отцом разобрали родную избу, так как их деревня находилась на месте будущего Рыбинского водохранилища, и по Волге сплавили ее до Романова-Борисоглебска (Тутаева). Здесь, на левом берегу Волги, и стоит дом, который они с отцом собрали, обустроили и в котором вместе жили до 1941 года.
13 мая 1941 года Павел Груздев был арестован по делу архиепископа Ярославского Варлаама Ряшенцева. На допросах его избивали и слепили глаза, он потерял зубы и начал терять зрение. По приговору за верность Церкви он получил шесть лет лагерей и три года ссылки. С 1941 по 1947 год он находился в Вятлаге. Спасали его в эти годы вера, молитва и любовь к труду. В страшной лагерной жизни отец Павел обращался с молитвой к Богу, и Господь помогал ему, а через него малодушным и отчаявшимся, которых отец Павел утешал и поддерживал.
За добросовестное отношение к работе он имел право выхода за пределы зоны. Осенью на лесоповале отец Павел собирал грибы, ягоды, рябину. Грибы солил в ямах в земле, ягоды, рябину также закрывал в ямах в земле, а зимой этими запасами питались заключенные. По словам отца Павла, многие сотни людей были тем самым спасены от голодной смерти.
В 1947 году он вернулся из лагеря домой в Тутаев, но вскоре, в декабре 1949 года, его снова арестовали и сослали в Казахстан, в Петропавловск, на вольное поселение. До августа 1954 года он работал чернорабочим в облстройконторе и в свободное время исполнял обязанности уставщика и чтеца в соборе святых апостолов Петра и Павла. По возвращении домой в Тутаев он жил с родителями, а 21 января 1958 года был реабилитирован, что дало ему возможность подать прошение о рукоположении в священный сан.
9 марта 1958 года в кафедральном Феодоровском соборе в Ярославле он был рукоположен епископом Угличским Исаией во диакона, а 16 марта - во пресвитера.
Сначала отец Павел был назначен настоятелем церкви села Борзова Рыбинского района, затем, в марте 1960 года, переведен настоятелем Троицкого храма в селе Верхне-Никульское Некоузского района.
В августе 1961 года священник Павел Груздев архиепископом Ярославским и Ростовским Никодимом был пострижен в монашество, к чему давно стремился.
За многолетнюю усердную службу отец Павел в 1963 году был награжден патриархом Алексием I наперсным крестом, в 1966 году возведен в сан игумена, в 1983 году - в сан архимандрита.
За много лет жертвенного служения в далеком селе Ярославской области он снискал не только уважение и признательность, но и почитание. Его знали в окрестных селах, в расположенном неподалеку академгородке, откуда к нему приходили и простые рабочие, и профессора, и академики. К нему ехали из Москвы, Петербурга, Рыбинска, Ярославля и многих других городов за благодатным утешением и решением жизненных вопросов. Особенно много духовенства, духовных чад и почитателей съезжалось на его день Ангела, на праздник чтимой иконы Божией Матери "Достойно есть" в последние годы его служения в Верхне-Никульском.
В конце восьмидесятых годов отец Павел стал быстро терять зрение и почти ослеп. Служить один, без помощников он уже не мог и в 1992 году был вынужден уйти за штат по состоянию здоровья. Он поселился в Тутаеве, при Воскресенском соборе, продолжая служить и проповедовать, принимать народ, несмотря на тяжелую болезнь и плохое зрение. Священники и миряне находили у него ответы на жизненные вопросы и получали утешение.
Зрение духовное не оставляло старца. Его простая, детски чистая вера, дерзновенная, постоянная молитва доходила к Богу и приносила благодатное утешение, ощущение близкого присутствия Божия и исцеление тем, о ком он просил. Многочисленны свидетельства его прозорливости. Эти благодатные дары отец Павел скрывал под покровом юродства.
13 января 1996 года наступила тихая христианская кончина отца Павла.
Похороны состоялись 15 января, в день памяти преподобного Серафима Саровского, которого он особенно почитал, живя по его заповеди: "Стяжи Дух мирный - и около тебя спасутся тысячи".
Отпевание и погребение совершил архиепископ Ярославский и Ростовский Михей в сослужении 38 священников и семи диаконов, при большом стечении народа из Москвы, Петербурга, Ярославля и других мест.
Похоронен архимандрит Павел, как он и завещала на Леонтьевском кладбище в левобережной части города Романова-Борисоглебска.

Имя ярославского старца архимандрита Павла (Груздева) почитаемо на Валааме и на Афоне, в Москве и Петербурге, на Украине и в Сибири. При жизни отец Павел был прославлен многими дарами. Господь слышал его молитвы и откликался на них. Могучую жизнь прожил этот праведник с Богом и с народом, разделив все испытания, выпавшие на долю России в 20-м веке.

Малая родина Павла Груздева - уездный город Молога - был затоплен водами Рыбинского рукотворного моря, и мологский изгнанник стал переселенцем, а потом и лагерником, отбыв срок наказания за веру одиннадцать лет. И снова вернулся он на мологскую землю - точнее, то, что осталось от нее после затопления - и служил здесь священником в селе Верхне-Никульском почти тридцать лет и три года...

Среди всех даров архимандрита Павла замечателен его дар рассказчика: он словно исцелял собеседника живительной силой своего слова. Все, кто общался с батюшкой, кто слушал его рассказы, вспоминают в один голос, что уезжали от отца Павла "как на крыльях", настолько радостно преображался их внутренний мир. Надеемся, что и читатели батюшкиных рассказов почувствуют ту радостную духовную силу в общении с ярославским старцем. Как говорил отец Павел: "Я умру - от вас не уйду".

МОНАСТЫРСКИЙ МЕД

Вот пришли они к игумений на поклон. "В ноги бух! - рассказывал батюшка. - Игумения и говорит: "Так что делать, Павелко! Цыплят много, куриц, пусть смотрит, чтобы воронье не растащило".

Так началось для о. Павла монастырское послушание.

"Цыплят пас, потом коров пас, лошадей, - вспоминал он. - Пятьсот десятин земли! Ой, как жили-то...

Потом - нечего ему, то есть мне, Павелке, - к алтарю надо приучать! Стал к алтарю ходить, кадила подавать, кадила раздувать..."

"Шибко в монастыре работали," - вспоминал батюшка. В поле, на огороде, на скотном дворе, сеяли, убирали, косили, копали - постоянно на свежем воздухе. А люди в основном молодые, все время хотелось есть. И вот Павелка придумал, как накормить сестер-послушниц медом:

"Было мне в ту пору годков пять-семь, не больше. Только-только стали мед у нас качать на монастырской пасеке, и я тут как тут на монастырской лошадке мед свожу. Распоряжалась медом в монастыре только игумения, она и учет меду вела. Ладно!

А медку-то хочется, да и сестры-то хотят, а благословения нет.

Не велено нам меду-то есть.

Матушка игумения, медку-то благословите!

Не положено, Павлуша, - отвечает она.

Ладно, - соглашаюсь,- как хотите, воля ваша.

А сам бегом на скотный двор бегу, в голове план зреет, как меду-то раздобыть. Хватаю крысу из капкана, которая побольше, и несу к леднику, где мед хранят. Погоди, зараза, и мигом с нею туда.

Ветошью-то крысу медом вымазал, несу:

Матушка! Матушка! - а с крысы мед течет, я ее за хвост держу:

Вот в бочонке утонула!

А крику, что ты! Крыса сроду меда не видела и бочонка того. А для всех мед осквернен, все в ужасе - крыса утонула!

Тащи, Павелка, тот бочонок и вон его! - игумения велит. - Только-только чтобы его близко в монастыре не было!

Хорошо! Мне то и надо. Давай, вези! Увез, где-то там припрятал...

Пришло воскресенье, идти на исповедь... А исповедывал протоиерей о. Николай (Розин), умер он давно и похоронен в Мологе.

Отец Николай, батюшка! - начинаю я со слезами на глазах. - Стыдно! Так, мол, и так, бочонок меду-то я стащил. Но не о себе думал, сестер пожалел, хотел угостить...

Да, Павлуша, грех твой велик, но то, что попечение имел не только о себе, но и о сестрах, вину твою смягчает... - А потом тихо так он мне в самое ушко-то шепчет: "Но если мне, сынок, бидончик один, другой нацедишь... Господь, видя твою доброту и раскаяние, грех простит! Только, смотри, никому о том ни слова, а я о тебе, дитя мое, помолюсь".

Да Господи, да Милостивый, Слава Тебе! Легко-то как! Бегу, бидончик меду-то протоиерею несу. В дом ему снес, попадье отдал. Слава Тебе, Господи! Гора с плеч".

Эта история с монастырским медом стала уже народной легендой, потому и рассказывают ее по-разному. Одни говорят, что была не крыса, а мышь. Другие добавляют, что эту мышь поймал монастырский кот Зефир, а в просторечии - Зифа. Третьи уверяют, что Павелка пообещал игумений помолиться "о скверноядших", когда станет священником... Но мы передаем эту историю так, как рассказал ее сам батюшка, и ни слова больше!

"...TO ЗВЕЗДА МЛАДЕНЦА И ЦАРЯ ЦАРЕЙ"

Очень любил Павелка ходить на коляды в Рождество и Святки. По монастырю ходили так - сначала к игумении, потом к казначее, потом к благочинной и ко всем по порядку. И он тоже заходит к игумении: "Можно поколядовать?"

Матушка игумения! - кричит келейница. - Тут Павелко пришел, славить будет.

"Это я-то Павелко, на ту пору годов шести, - рассказывал батюшка. - В келью к ней не пускают, потому в прихожке стою. Слышу голос игумений из кельи: "Ладно, пусть славит!" Тут я начинаю:

Славите, славите,

сами про то знаете.

Я Павелко маленькой,

славить не умею,

а просить не смею.

Матушка игумения,

дай пятак!

Не дашь пятак, уйду и так.

Ух-х! А цолковый, знаешь какой? Не знаешь! Серебряный и две головы на нем - государь Император Николай Александрович и царь Михаил Феодорович, были тогда такие юбилейные серебряные рубли. Слава Богу! А дальше я к казначее иду - процедура целая такая... Казначеей была мать Поплия. Даст мне полтинничек, еще и конфет впридачу".

Ох, и хитер ты был, отец Павел, - перебивает батюшку его келейница Марья Петровна. - Нет-таки к простой монахине идти! А все к игуменье, казначее!

У простых самих того.., сама знаешь, Маруся, чего! Цолковый у них, хоть и целый день ори, не выклянчишь, - отшучивается отец Павел и продолжает свой рассказ:

"От казначеи - к благочинной. Сидит за столом в белом апостольнике, чай пьет.

Матушка Севастиана! - кричит ей келейница. - Павелко пришел, хочет Христа славить.

Она, головы не повернув, говорит: "Там на столе пятачок лежит, дай ему, да пусть уходит".

Уходи, - всполошилась келейница. - Недовольна матушка благочинная.

И уже больше для благочинной, чем для меня, возмущается: "Ишь, сколько грязи наносил, насляндал! Половички какие чистые да стиранные! Уходи!"

Развернулся, не стал и пятачок у ней брать. Ладно, думаю... Вот помрешь, по тебе тужить не буду! И в колокол звонить не пойду, так и знай, матушка Севастиана! А слезы-то у меня по щекам рекой... Обидели".

Звонить в колокол - тоже было послушание маленького Павелки. Как говорил батюшка: "Мой трудовой доход в монастыре". "Умирает, к примеру, мантийная монахиня, - рассказывает отец Павел. - Тут же приходит гробовая - Фаина была такая, косоротая - опрятывать тело усопшей, и мы идем с нею на колокольню. Час ночи или час дня, ветер, снег или дождь с грозой: "Павелко, пойдем". Забираемся мы на колокольню, ночью звезды и луна близко, а днем земля далеко-далеко, Молога как на ладошке лежит, вся, словно ожерельями, обвита реками вокруг. Летом - бурлаки по Мологе от Волги баржи тащут, зимой - все белым-бело, весной в паводок русла рек не видать, лишь бескрайнее море... Гробовая Фаина обвязывает мантейкой язык колокола, того, что на 390 пудов. Потянула Фаина мантейкой за язык - бу-у-м-м, и я с нею - бу-м-м! По монастырскому обычаю, на каком бы кто послушании ни был, все должны положить три поклона за новопреставленную. Корову доишь или на лошади скачешь, князь ты или поп - клади три поклона земных! Вся Русь так жила - в страхе перед Богом...

И вот эта мантейка висит на языке колокола до сорокового дня, там уже от дождя, снега или ветра одни лоскутки останутся. В сороковой день соберут эти лоскутки - и на могилку. Панихиду отслужат и мантейку ту в землю закопают. Касалось это только мантийных монахинь, а всех остальных хоронили, как обычно. А мне за то - Павелко всю ночь и день сидит на колокольне - рубль заплатят. Слава Богу, умирали не часто".

"ГОЛОДЕН БЫЛ, А ТЫ НАКОРМИЛ МЕНЯ"

13 мая 1941 года Павел Александрович Груздев был арестован по делу архиепископа Варлаама Ряшенцева.

Лагпункт, где шесть лет отбывал срок о.Павел, находился по адресу: Кировская область, Кайский район, п/о Волосница. Вятские исправительно-трудовые лагеря занимались заготовкою дров для Пермской железной дороги, и заключенному № 513 -этим номером называл себя о. Павел - поручено было обслуживать железнодорожную ветку, по которой из тайги вывозился лес с лесоповала. Как обходчику узкоколейки, ему разрешалось передвигаться по тайге самостоятельно, без конвоира за спиной, он мог в любое время пройти в зону и выйти из нее, завернуть по дороге в вольный поселок. Бесконвойность - преимущество, которым очень дорожили в зоне. А время было военное, то самое, о котором говорят, что из семи лагерных эпох самая страшная - война: "Кто в войну не сидел, тот и лагеря не отведал". С начала войны был урезан и без того до невозможности скудный лагерный паек, ухудшались с каждым годом и сами продукты: хлеб - сырая черная глина, "черняшка"; овощи заменялись кормовою репою, свекольной ботвой, всяким мусором; вместо круп - вика, отруби.

Многих людей спас о. Павел в лагере от голодной смерти. В то время как бригаду заключенных водили к месту работы два стрелка, утром и вечером - фамилии стрелков были Жемчугов да Пухтяев, о. Павел запомнил - зека № 513 имел пропуск на свободный выход и вход в зону: "Хочу в лес иду, а хочу и вдоль леса... Но чаще в лес - плетеный из веточек пестель в руки беру и - за ягодами. Сперва землянику брал, потом морошку и бруснику, а грибов-то! Ладно. Ребята, лес-то рядом! Господи Милостивый, слава Тебе!"

Что удавалось пронести через проходную в лагерь, о. Павел менял в санчасти на хлеб, кормил ослабших от голода товарищей по бараку. А барак у них был - сплошь 58-я статья: монахи, немцы с Поволжья сидели, интеллигенция. Встретил о. Павел в лагерях старосту из тутаевского собора, тот умер у него на руках.

На зиму делал запасы. Рубил рябину и складывал в стога. Их потом засыплет снегом и бери всю зиму. Солил грибы в самодельных ямах: выкопает, обмажет изнутри глиной, накидает туда хворосту, разожжет костер. Яма становится как глиняный кувшин или большая чаша. Навалит полную яму грибов, соли где-то на путях раздобудет, пересыплет солью грибы, потом придавит сучьями. "И вот, - говорит, - несу через проходную - ведро охранникам, два ведра в лагерь".

Однажды в тайге встретил о. Павел медведя: "Ем малину, а кто-то толкается. Посмотрел - медведь. Не помню, как до лагеря добежал". В другой раз чуть было не пристрелили его спящего, приняв за беглого зека. "Набрал я как-то ягод целый пестель, - рассказывал батюшка. - Тогда земляники много было, вот я ее с горой и набрал. А при этом уставший - то ли с ночи шел, то ли еще чего-то - не помню теперь. Шел-шел к лагерю, да и прилег на траву. Документы мои, как положено, со мною, а документы какие? Пропуск на работу. Прилег, значит, и сплю - да так сладко, так хорошо в лесу на лоне природы, а пестель с этой земляникой у меня в головах стоит. Вдруг слышу, кто-то в меня шишками бросает - прямо в лицо мне. Перекрестился я, открыл глаза, смотрю - стрелок!

А-а! Сбежал?..

Гражданин начальник, нет, не сбежал, - отвечаю.

Документ имеешь? - спрашивает.

Имею, гражданин начальник, - говорю ему и достаю документ. Он у меня всегда в рубашке лежал в зашитом кармане, вот здесь - на груди у сердца. Поглядел, поглядел он документ и так, и этак.

Ладно, - говорит, - свободен!

Гражданин начальник, вот земляники-то поешьте, - предлагаю я ему.

Ладно, давай, - согласился стрелок.

Положил винтовку на траву... Родные мои, земляника-то с трудом была набрана для больных в лагерь, а он у меня половину-то и съел. Ну да Бог с ним!"

"БОЛЕН БЫЛ, А ВЫ ПОСЕТИЛИ МЕНЯ"

В медсанчасти, где менял Павел Груздев ягоды на хлеб, работали два доктора, оба из Прибалтики - доктор Берне, латыш, и доктор Чаманс. Дадут им указание, разнарядку в санчасть: "Завтра в лагере ударный рабочий день" - Рождество, к примеру, или Пасха Христова. В эти светлые христианские праздники заключенных заставляли работать еще больше - "перевоспитывали" ударным трудом. И предупреждают докторов, таких же заключенных: "Чтобы по всему лагпункту более пятнадцати человек не освобождать!" И если врач не выполнит разнарядку, он будет наказан - могут и срок добавить. А доктор Берне освободит от работы тридцать человек и список тот несет на вахту...

"Слышно: "Кто?!" - рассказывал отец Павел. - "Мать-перемать, кто, фашистские морды, список писал?"

Вызывают его, доктора нашего, согнут за то, как положено:

"Завтра сам за свое самоуправство пойдешь три нормы давать!"

Ладно! Хорошо!

Так скажу вам, родные мои ребята. Я не понимаю в красоте телесной человеческой, в душевной-то я понимаю, а тут я понял! Вышел он на вахту с рабочими, со всеми вышел... Ой, красавец, сумасшедший красавец и без шапки! Стоит без головного убора и с пилой... Думаю про себя: "Матерь Божия, да Владычице, Скоропослушнице! Пошли ему всего за его простоту и терпение!" Конечно, мы его берегли и в тот день увели от работы. Соорудили ему костер, его рядом посадили. Стрелка подкупили: "На вот тебе! Да молчи ты, зараза!"

Так доктор и сидел у костра, грелся и не работал. Если он жив, дай ему, Господи, доброго здоровья, а если помер - Господи! Пошли ему Царствие Небесное, по завету Твоему: "Болен был, а вы посетили Меня!"

ЛЕСНАЯ ЛИТУРГИЯ

Разные людские потоки в разные годы лились в лагеря - то раскулаченные, то космополиты, то срубленная очередным ударом топора партийная верхушка, то научно-творческая интеллигенция, идейно не угодившая Хозяину - но всегда и в любые годы был единый общий поток верующих - "какой-то молчаливый крестный ход с невидимыми свечами. Как от пулемета падают среди них - и следующие заступают, и опять идут. Твердость, не виданная в XX веке!" Это строки из "Архипелага Гулаг".

Словно в первые христианские века, когда богослужение совершалось зачастую под открытым небом, православные молились ныне в лесу, в горах, в пустыне и у моря.

В уральской тайге служили Литургию и заключенные Вятских исправительно-трудовых лагерей.

Были там два епископа, несколько архимандритов, игумены, иеромонахи и просто монахи. А сколько было в лагере верующих женщин, которых всех окрестили "монашками", смешав в одну кучу и безграмотных крестьянок, и игумений различных монастырей. По словам отца Павла, "была там целая епархия!" Когда удавалось договориться с начальником второй части, ведавшей пропусками, "лагерная епархия" выходила в лес и начинала богослужение на лесной поляне. Для причастной чаши готовили сок из различных ягод, черники, земляники, ежевики, брусники - что Бог пошлет, престолом был пень, полотенце служило как сакос, из консервной банки делали кадило. И архиерей, облаченный в арестантское тряпье, - "разделиша ризы Моя себе и об одежде Моей меташа жребий... "-предстоял лесному престолу как Господню, ему помогали все молящиеся.

"Тело Христово примите, источника бессмертного вкусите", - пел хор заключенных на лесной поляне... Как молились все, как плакали - не от горя, а от радости молитвенной...

При последнем богослужении (что-то случилось в лагпункте, кого-то куда-то переводили) молния ударила в пень, служивший престолом - чтобы не сквернили его потом. Он исчез, а на его месте появилась воронка, полная чистой прозрачной воды. Охранник, видевший все своими глазами, побелел от страха, говорит: "Ну, вы все здесь святые!"

Были случаи, когда вместе с заключенными причащались в лесу и некоторые из охранников-стрелков.

Шла Великая Отечественная война, начавшаяся в воскресенье 22 июня 1941 года - в День Всех Святых, в земле Российской просиявших, и помешавшая осуществиться государственному плану "безбожной пятилетки", по которому в России не должно было остаться ни одной церкви. Что помогло России выстоять и сохранить православную веру - разве не молитвы и праведная кровь миллионов заключенных - лучших христиан России?

Высокие сосны, трава на поляне, престол херувимский, небо... Причастная зековская чаша с соком из лесных ягод:

"...Верую, Господи, что сие есть самое пречистое Тело Твое и сия есть честная кровь Твоя... иже за ны и за многих проливаемая во оставление грехов..."

САМЫЙ СЧАСТЛИВЫЙ ДЕНЬ

Много написано в XX веке об ужасах и страданиях лагерей. Архимандрит Павел уже незадолго досмерти, в 90-х годах нашего (уже минувшего) столетья, признался:

"Родные мои, был у меня в жизни самый счастливый день. Вот послушайте.

Пригнали как-то к нам в лагеря девчонок. Все они молодые-молодые, наверное, и двадцати им не было. Их "бендеровками" называли. Среди них одна красавица - коса у ней до пят и лет ей от силы шестнадцать. И вот она-то так ревет, так плачет... "Как же горько ей, - думаю, - девочке этой, что так убивается она, так плачет".

Подошел ближе, спрашиваю... А собралось тут заключенных человек двести, и наших лагерных, и тех, что вместе с этапом. "А отчего девушка-то так ревет?" Кто-то мне отвечает, из ихних же, вновь прибывших: "Трое суток ехали, нам хлеба дорогой не давали, какой-то у них перерасход был. Вот приехали, нам за все сразу и уплатили, хлеб выдали. А она поберегла, не ела - день, что ли, какой постный был у нее. А паек-то этот, который за три дня - и украли, выхватили как-то у нее. Вот трое суток она и не ела, теперь поделились бы с нею, но и у нас хлеба нету, уже все съели".

А у меня в бараке была заначка - не заначка, а паек на сегодняшний день - буханка хлеба! Бегом я в барак... А получал восемьсот граммов хлеба как рабочий. Какой хлеб, сами понимаете, но все же хлеб. Этот хлеб беру и бегом назад. Несу этот хлеб девочке и даю, а она мне: "Hi, не треба! Я честi своеi за хлiб не продаю!" И хлеб-то не взяла, батюшки! Милые мои, родные! Да Господи! Не знаю, какая честь такая, что человек за нее умереть готов? До того и не знал, а в тот день узнал, что это девичьей честью называется!

Сунул я этот кусок ей под мышку и бегом за зону, в лес! В кусты забрался, встал на коленки... и такие были слезы у меня радостные, нет, не горькие. А думаю, Господь и скажет:

Голоден был, а ты, Павлуха, накормил Меня.

Когда, Господи?

Да вот тую девку-то бендеровку. То ты Меня накормил! Вот это был и есть самый счастливый день в моей жизни, а прожил я уж немало".

УМЕР "ВЕЧНО ЖИВОЙ"

Так день за днем, месяц за месяцем наступил и 53-й год. "Прихожу с работы домой, -вспоминал о. Павел, - дедушка мне и говорит:

Сынок, Сталин умер!

Деда, молчи. Он вечно живой. И тебя, и меня посадят. Завтра утром мне снова на работу, а по радио передают, предупреждают, что когда похороны Сталина будут, "гудки как загудят все! Работу прекратить - стойте и замрите там, где вас гудок застал, на минуту-две..." А со мною в ссылке был Иван из Ветлуги, фамилия его Лебедев. Ой, какой хороший мужик, на все руки мастер! Ну все, что в руки ни возьмет - все этими руками сделает. Мы с Иваном на верблюдах тогда работали. У него верблюд, у меня верблюд. И вот на этих верблюдах-то мы с ним по степи едем. Вдруг гудки загудели! Верблюда остановить надо, а Иван его шибче лупит, ругает. И бежит верблюд по степи, и не знает, что Сталин умер!"

Так проводили Сталина в последний путь рясофорный Павел Груздев из затопленной Мологи и мастер на все руки из старинного городка Ветлуга Иван Лебедев. "А уж после похорон Сталина молчим - никого не видали, ничего не слыхали".

И вот снова ночь, примерно час ночи. Стучатся в калитку:

Груздев здесь?

Что ж, ночные посетители - дело привычное. У отца Павла мешок с сухарями всегда наготове. Выходит:

Собирайся, дружок! Поедешь с нами!

"Дедушко ревет, бабушка ревет... - Сынок! Они за столько лет уже привыкли ко мне, - рассказывал о. Павел. - Ну, думаю, дождался! На Соловки повезут! Все мне на Соловки хотелось.. Нет! Не на Соловки. Сухари взял, четки взял - словом, все взял. Господи! Поехали. Гляжу, нет, не к вокзалу везут, а в комендатуру. Захожу. Здороваться нам не ведено, здороваются только с настоящими людьми, а мы - арестанты, "фашистская морда". А что поделаешь? Ладно. Зашел, руки вот так, за спиной, как положено - за одиннадцать годов-то пообвык, опыта набрался. Перед ними стоишь, не то чтобы говорить - дышать, мигать глазами и то боишься.

Товарищ Груздев!

Ну, думаю, конец света. Все "фашистская морда", а тут товарищ.

Садитесь, свободно, - меня, значит, приглашают.

Хорошо, спасибо, но я постою, гражданин начальник.

Нет, присаживайтесь!

У меня штаны грязные, испачкаю.

Садитесь!

Все-таки сел я, как сказали.

Товарищ Груздев, за что отбываете срок наказания?

Так ведь фашист, наверное? - отвечаю.

Нет, вы не увиливайте, серьезно говорите.

Сроду не знаю. Вот у вас документы лежат на меня, вам виднее.

Так по ошибке, - говорит он.

Слава Тебе Господи! Теперь на Соловки свезут, наверное, когда по ошибке-то... Уж очень мне на Соловки хотелось, святым местам поклониться. Но дальше слушаю.

- Товарищ Груздев, вот вам справка, вы пострадали невинно. Культ личности. Завтра со справкой идите в милицию. На основании этой бумаги вам выдадут паспорт. А мы вас тайно предупреждаем... Если кто назовет вас фашистом или еще каким-либо подобным образом - вы нам, товарищ Груздев, доложите! Мы того гражданина за это привлечем. Вот вам наш адрес.

Ой, ой, ой! - замахал руками. - Не буду, не буду, гражданин начальник, упаси Господь, не буду. Не умею я, родной...

Господи! А как стал говорить-то, лампочка надо мной белая-белая, потом зеленая, голубая, в конце концов стала розовой... Очнулся спустя некоторое время, на носу вата. Чувствую, за руку меня держат и кто-то говорит: "В себя пришел!"

Что-то они делали мне, укол какой, еще что... Слава Богу, поднялся, извиняться стал. "Ой да извините, ой да простите". Только, думаю, отпустите. Ведь арестант, неловко мне...

Ладно, ладно, - успокоил начальник. - А теперь идите!

А одиннадцать годков?

Нету, товарищ Груздев, нету!

Лишь укол мне сунули на память ниже талии... Потопал я". Два дня понадобилось, чтобы оформить паспорт - "он и теперь еще у меня живой лежит", как говорил о. Павел. На третий день вышел Груздев на работу. А бригадиром у них был такой товарищ Миронец - православных на дух не принимал и сам по себе был очень злобного нрава. Девчонки из бригады про него пели: "Не ходи на тот конец, изобьет тя Миронец!"

Ага! - кричит товарищ Миронец, только-только завидев Груздева. - Шлялся, с монашками молился!

Да матом на чем свет кроет.

Поповская твоя морда! Ты опять за свое! Там у себя на ярославщине вредил, гад, диверсии устраивал, и здесь вредишь, фашист проклятый! План нам срываешь, саботажник!

Нет, гражданин начальник, не шлялся, - отвечает Груздев спокойно. - Вот документ оправдательный, а мне к директору Облстройконторы надо, извините.

Зачем тебе, дураку, директор? - удивился товарищ Миронец.

Там в бумажке все указано.

Прочитал бригадир бумагу:

Павлуша!..

Вот тебе и Павлуша, - думает Груздев.

Разговор в кабинете директора получился и вовсе обескураживающим.

А! Товарищ Груздев, дорогой! Садитесь, не стойте, вот вам и стул приготовлен, - как лучшего гостя встретил директор "товарища Груздева", уже осведомленный о его делах. - Знаю, Павел Александрович, все знаю. Ошибочка у нас вышла.

Пока директор рассыпается мелким бисером, молчит Груздев, ничего не говорит. А что скажешь?

Мы вот через день-другой жилой дом сдаем, - продолжает директор Облстройконторы, - там есть и лепта вашего стахановского труда. Дом новый, многоквартирный. В нем и для вас, дорогой Павел Александрович, квартира имеется. Мы к вам за эти годы присмотрелись, видим, что вы - честный и порядочный гражданин. Вот только беда, что верующий, но на это можно закрыть глаза.

А что ж я делать буду в доме вашем-то? - удивляется Груздев странным словам директора, а сам думает: "К чему все это клонится?"

Жениться вам нужно, товарищ Груздев, семьей обзавестись, детьми, и работать! - довольный своим предложением, радостно заключает директор.

Как жениться? - оторопел Павел. - Ведь я монах!

Ну и что! Ты семью заведи, деток, и оставайся себе монахом... Кто же против того? Только живи и трудись!

Нет, гражданин начальник, спасибо вам за отцовское участие, но не могу, -поблагодарил Павел Груздев директора и, расстроенный, вернулся к себе на улицу Крупскую. Не отпускают его с производства! Как ни говорите, а домой охота... Тятя с мамой, сестренки - Олька со шпаной, Таня, Лешка, Санька Фокан... Пишет Павлуша письмо домой: "Тятя! Мама! Я уже не арестант. Это было по ошибке. Я не фашист, а русский человек".

"Сынок! - отвечает ему Александр Иванович Груздев. - У нас в семье вора сроду не было, не было и разбойника. И ты не вор и не разбойник. Приезжай, сынок, похорони наши косточки".

Снова идет Павел Груздев к директору Облстройконторы:

Гражданин начальник, к тяте бы с мамой съездить, ведь старые уже, помереть могут, не дождавшись!

Павлуша, чтобы поехать, вызов тебе нужен! - отвечает начальник. - А без вызова не имею права тебя отпустить.

Пишет Павел Груздев в Тутаев родным - так, мол, и так, без вызова не пускают. А сестра его Татьяна, в замужестве Юдина, всю жизнь работала фельдшером-акушером. Дежурила она как-то раз ночью в больнице. Господь ей и внушил: открыла она машинально ящик письменного стола, а там печать и бланки больничные. Отправляет телеграмму: "Северный Казахстан, город Петропавловск, Облпромстройконтора, начальнику. Просим срочно выслать Павла Груздева, его мать при смерти после тяжелых родов, родила двойню".

А матери уж семьдесят годков! Павлуша как узнал, думает: "С ума я сошел! Или Танька чего-то мудрит!" Но вызывают его к начальству:

Товарищ Груздев, собирайтесь срочно в дорогу! Все про вас знаем. С одной стороны, рады, а с другой стороны, скорбим. Может, вам чем подсобить? Может, няню нужно?

Нет, гражданин начальник, - отвечает Павел. - Крепко вас благодарю, но поеду без няни.

Как хотите, - согласился директор.

"Сейчас и пошутить можно, - вспоминал батюшка этот случай. - А тогда мне было не до смеху. На таком веку - покрутишься, и на спине, и на боку!"

"ДА ВЫЗДОРОВЕЕТ ТВОЯ ДАШКА!"

"Велика была его молитва, - говорят об отце Павле. - Велико его благословение. Истинные чудеса".

"На самой службе он стоял словно какой-то столп духовный, - вспоминают о батюшке. - Молился всей душой, как гигант, этот маленький ростом человек, и все присутствовали как на крыльях на его молитве. Такая она была - из самого сердца. Голос громкий, сильный. Иногда, когда совершит таинство причастия, он просил Господа по-простому, как своего отца: "Господи, помоги там Сережке, что-то с семьей..." Прямо у престола - и этому помоги, и этому... Во время молитвы всех перечислял на память, а память у него была, конечно, превосходная".

"Родилась у нас Дашенька, внучка моя, - рассказывает одна женщина. - А дочь, когда была беременна, на Успенский пост отмечала свой день рождения - с пьянками, с гулянками. Я ей говорю: "Побойся Бога, ведь ты же беременна". И когда родился ребенок, определили у него шумы в сердце, очень серьезно - на дыхательном клапане дырка. И девочка задыхалась. Еще днем туда-сюда, она плачет, а ночами вообще задыхается. Врачи сказали, что если доживет она до двух с половиной лет, будем делать операцию в Москве в институте. Раньше нельзя.

И вот я к отцу Павлу все и бегала: "Батюшка, помолись!" А он ничего не говорил. Вот приду, скажу - и ничего не говорит. Прожила Даша 2,5 года. Присылают нам вызов на операцию. Бегу к батюшке. "Батюшка, что делать? Вызов на операцию пришел, ехать или не ехать? А он говорит: "Причасти и езжайте". Вот они поехали. Они там в больнице, а я плачу, да все к батюшке бегаю: "Батюшка, помолись!" А потом он мне так сердито говорит: "Да выздоровеет твоя Дашка!" И слава Богу, вот - Дашка его молитвами выздоровела".

"Господь слышал молитву о. Павла быстрее, чем других, - вспоминает один священник. - Кто приедет к нему, у кого что болит - батюшка постучит так запросто по спине или потреплет за ухо: "Ну ладно, все, будешь здоров, не беспокойся" А сам-то пойдет в алтарь и молится за человека. Господь услышит его молитву и поможет этому человеку. Конечно, явно я не могу сказать- вот хромал, подошел к о. Павлу и сразу запрыгал.

Не всегда это явно. Человек скорбел-скорбел, а помолился у о Павла, исповедался, причастился, пообщался, попросил его молитв, так все постепенно и отлегло. Пройдет неделя, а он уже здоров". "Молитва везде действует, хотя не всегда чудодействует, " - записано в тетрадях о. Павла. "На молитву надо вставать поспешно, как на пожар, а наипаче монахам". "Господи! Молитвами праведников помилуй грешников".

ЛЕГКО ЛИ БЫТЬ ПОСЛУШНИКОМ

Очень много духовенства окормлялось у о. Павла, и с годами все больше и больше, так что в Верхне-Никульском образовалась своя "кузница кадров", или "Академия дураков", как шутил о. Павел. И это была настоящая духовная Академия, по сравнению с которой меркли Академии столичные. Духовные уроки архимандрита Павла были просты и запоминались на всю жизнь.

- "Как-то раз я задумался, мог бы я быть таким послушником, чтобы беспрекословно выполнять все послушания, - рассказывает батюшкин воспитанник, священник. - Ну а что, наверное, смог бы! Что скажет батюшка, то я бы и делал. Приезжаю к нему - а он, как вы знаете, частенько на мысли отвечал действием или каким-нибудь рассказом. Он меня, как обычно, сажает за стол, тут же Марья начинает что-то разогревать.

Он приносит щей, наливает. Щи были удивительно невкусные. Из какого-то концентрата - а я только что причастился - и сверху сало плавает. И огромная тарелка. Я с большим трудом съел Он. "Давай, давай-ка еще!" И несется с остатком в кастрюле - вылил мне все - ешь, доедай! Я думал, меня сейчас стошнит. И я исповедал собственными устами: "Такого послушания, батюшка, я выполнить не могу!" Так он меня обличил.

Отец Павел умел дать почувствовать человеку духовное состояние - радость, смирение... "Однажды накануне "Достойной" - было много духовенства у него - он мне говорит: "Батюшка, ты сегодня будешь ризничий!" - вспоминает один из священников. - "Вот эта риза - самая красивая, надень, и другим выдашь". И, наверно, все-таки какое-то тщеславие у меня было:"Вот, какая риза красивая!" И буквально через несколько минут - отец Павел был дома, а я в церкви, он как-то почувствовал мое состояние - летит - "Ну-ка, снимай ризу!" И отец Аркадий из Москвы приехал, к нам заходит "Отдай отцу Аркадию!"

Меня как молнией с головы до пят прошибло - я так смирился. И в этом состоянии чувствовал себя как на небесах - в каком-то благоговении, в радостном присутствии чего-то важного, т.е. он дал мне понять, что такое смирение. Я надел самую старенькую ризу, но был самый счастливый в эту службу".

Беседа 2
Протоиерей Георгий Митрофанов:
Здравствуйте, дорогие братья и сестры! Мы продолжаем наш разговор о жизненном пути и служении одного из выдающихся пастырей Русской Православной Церкви ХХ века архимандрита Павла (Груздева). У микрофона я, протоиерей Георгий Митрофанов, и вместе со мной в студии моя супруга Марина Александровна. В связи с тем, что в жизни нашей семьи архимандрит Павел (Груздев) сыграл очень большую роль, мы решились рассказать о нем, о его жизненном пути, о нашем небольшом опыта общения с ним.
В прошлой программе мы попытались представить рассказ о том, как проходил первый этап жизни архимандрита Павла (Груздева), когда он, пройдя через все те испытания, через которые проходила наша страна, наша Церковь в страшные 1920-40-е и 1950-е годы, принял священный сан в 1958 году. С этого времени мечтавший когда-то с детских лет о монастырской жизни, но так и не вкусивший ее рясофорный инок Павел (Груздев) становится священником, которому и предстояло в дальнейшем войти, не побоюсь этих пафосных слов, хотя всякий пафос был чужд самому архимандриту Павлу (Груздеву), войти в историю Русской Православной Церкви ХХ века.
Итак, какого же рода приходское служение осуществлял отец Павел по принятии им священного сана в 1958 году?
Марина Александровна Митрофанова:
«Помоги мне, Господи, поприще и путь священства без порока прейти. Иерей Павел (Груздев)» – записал батюшка в своем дневнике в знаменательный день, в Крестопоклонное воскресенье, 16 марта 1958 года, когда его рукоположили во иереи. Вскоре отца Павла назначили настоятелем Воскресенского храма села Борзово Рыбинского района. Он приехал туда за два дня до Пасхи 1958 года и потом вспоминал: «Увидали его женщины в церкви: идет поп по дороге босиком, сапоги на палке через плечо несет. «Ой, кого это нам прислали!» – чуть ли не запричитали сразу. Заходит отец Павел в Воскресенский храм, а грязища везде, немыто. Он и говорит: «Бабы, когда Пасха?» «Ну и поп! Не знает, когда Пасха будет!» – стали бабы возмущаться. А ума-то не хватило понять, что батюшка их этими словами обличил – что ж вы, бабы, в храме не убрали, ведь Пасха через два дня!
В 1946 году произошло радостное событие в жизни Церкви – была возобновлена монашеская жизнь в Троице-Сергиевой лавре. И когда отец Павел вернулся из лагерей, для него известие об открытии лавры стало невероятным событием. И отец ему говорил: «Павел, вроде лавру открыли. На деньжонок, съезди, побывай в лавре». Отец Павел рассказывает: «Я и поехал. Приезжаю, смотрю – всенощная идет, и вроде как и монахи ходят. Вышел один монах читать Шестопсалмие. Ну, думаю, робот! Всех монахов-то пересажали, извели. Я и подошел к нему потрогать – почувствую, железо или не железо? А тот говорит: «Поаккуратнее, не толкайтесь». И стал дальше читать».
Монахом этим был отец Алексей (Казаков), один из первых насельников лавры после ее открытия, а потом его перевели в Самару. В обители преподобного Сергия состоялось их знакомство с отцом Павлом, которое переросло в крепкую дружбу. В 1986 году незадолго до смерти отец Алексей писал отцу Павлу: «Дорогой старец, всечестнейший и досточтимейший отец архимандрит Павел, благослови! Рад и утешен твоим письмом и поздравлением. Спаси Господи и паки спаси Господи. Живу по милости Божией. Избенка покрыта и одежонка пошита. В лавре я не был давно и прямо скажу – охоты нет. Все новые люди и порядки, и все натянуто, надуто, чопорно. Так потихоньку живу, служу. Молись обо мне. Целую братски. Недостойный архимандрит Алексий».
Отец Павел часто говорил о том, что он последний, что не только ему пришлось поминать всех усопших друзей и близких своих, но и быть свидетелем целого века, который ушел. И он действительно постепенно оставался почти единственным носителем старого православного духа. И вот когда он служил в храме села Борзово, он старался сделать жизнь в этом храме такой, которая была ему родной, которая ему представлялась единственно естественной. Но вскоре после своего возвращения из паломнической поездки в Псково-Печерский монастырь он услышал нерадостную весть о том, что Воскресенский храм села Борзово Рыбинского района подлежит закрытию. И ему было очень жалко расставаться с этим храмом, потому что в нем он надеялся обрести постоянное место, будучи всю жизнь гонимым и не по своей воле переселяемым в разные концы нашей родины. Неслучайно тогда он очень часто вспоминал знаменитую песню «Ветка», которую очень любил петь сам и которую знают все, кто к нему ездил и многие в Ярославской епархии: «Уж ты ветка бедная, ты куда плывешь? Берегись, несчастная, в море попадешь. Там тебе не справиться с сильною волной, Как сиротке бедному с злобою людской…» И так далее. И жалко было отцу Павлу расставаться с прихожанами, которые его успели полюбить. Он даже хотел увезти, как потом сам он признавался, древнюю икону Богородицы, а вместе нее вставить в киот копию, написанную братом Алексием, талантливым художником. Но он не поддался на это искушение: «Не буду первым храм разорять». И оставил все, как есть, на волю Божию.
«15/28 февраля 1960 года служил последний раз Литургию в селе Борзово», – сделана запись в батюшкиных тетрадках. А 7/20 марта 1960 года начал службу в Свято-Троицком храме села Верхне-Никульское. Отцу Павлу после закрытия храма в Борзове было предложено на выбор три прихода в Некоузском районе: Воскресенское, Верхне-Никульское и райцентр Некоуз. Некоуз ему не понравился, а в Воскресенском он старосте не понравился: «Маленький, плюгавенький, нам такого не надо» – сказала старостиха, – «нам попа надо представительного, видного, ражого» (то есть красивого). А в Верхне-Никульское приехал, там староста еще с войны была. Она ему открыла храм, и отец Павел перед иконой «Достойно есть» отслужил молебен. «Так пел, так пел», – вспоминали прихожане, – «что староста сказала: приезжайте, мы Вас возьмем». Тогда от старосты во многом зависела регистрация священника на приходе у уполномоченного по делам религии. В Верхне-Никульском этот вопрос благополучно решился, и 7 марта 1960 года управляющий Ярославской епархией епископ Исайя издает указ: «Моим определением от 7 марта 1960 года настоятель Воскресенской церкви села Борзово Рыбинского района священник Груздев Павел Александрович переводится, согласно прошению, настоятелем Троицкой церкви села Верхне-Никульское Некоузского района Ярославской епархии».
И вот с этого дня начинается тридцатидвухгодичное служение отца Павла в Троицком храме села Верхне-Никульское.
Прот. Георгий Митрофанов:
Хочется отметить еще одну выразительную историческую деталь. Действительно, 1960 год был временем, когда храмы в нашей стране интенсивно закрывались. Но тем не менее случилось так, конечно же, по милости Божией, что именно в этом году, потеряв один храм, к которому уже так прикипела его душа, архимандрит Павел (Груздев) оказывается на том самом приходе, который, собственно, и станет местом всего его дальнейшего служения и который многих православных христиан – и тех, кто был обращен в православную веру в 1960-80-е годы и даже в начале 90-х годов, и станет местом подлинного паломничества.
Но тогда это был один из отдаленных храмов, который вряд ли мог бы привлечь внимание даже жителей близлежащих сел. Это был, действительно, храм, в котором для архимандрита Павла (Груздева) начинался самый главный этап его жизненного пути, этап служения приходского священника.
М.А. Митрофанова:
«12 ноября нового стиля в понедельник в Ярославле, в Феодоровском кафедральном соборе от руки Его Высокопреосвященнейшего Никодима, архиепископа Ярославского и Ростовского принял пострижение в мантию иеромонах Павел (Груздев)». Так записано в дневниках отца Павла поздней осенью 1962 года. При пострижении отца Павла владыка Никодим оставил ему его имя, то есть практически сохранил весь его жизненный путь и духовную биографию. Это тоже было волей Божией, как бы знаменующей, что Павел Груздев всегда шел иноческим путем и менять в его судьбе ничего не надо. Только Ангелом-хранителем отца Павла теперь стал святитель Павел, Патриарх Константинопольский, исповедник, и новый день именин иеромонаха Павла совпал с днем празднования преподобного Варлаама Хутынского, чудотворца, которому Павел Груздев столько лет служил. В день своего пострижения в мантию новоначальный инок пишет в дневнике стихи:

Отец Павел, 12 ноября 1962 года
Тобой дано святое слово,
Произнесен святой обет.
Под знамя стал ты Иеговы,
Клялся забыть людей и свет.
Ты изрекал: Отдам всю волю,
Покой свой в жертву принесу,
Восприиму в свою я долю
Труды и пост, души красу.
Предстану Господу в молитве,
Не уставая день и ночь,
Пребуду в непрестанной битве
С страстями, отгоняя их прочь.
И вот придет Жених желанный,
Предстанет Друг и воззовет.
Имей ответ на зов нежданный –
И Он в чертог тебя введет.
Будь истинным иноком, и Господь не оставит тебя.
Это изречение совпадает в тетрадях отца Павла с другими: «Живи проще, и сам Отец не оставит тебя».
Весь жизненный путь отца Павла и был таким очень простым, но его простота была очень сложной для очень многих людей, в том числе и тех, кто жил в селе Верхне-Никульском. Поэтому в храме, особенно поначалу, людей было не так много. Это потом, когда отец Павел стал известен, и к нему приезжали ярославские, тверские, московские и питерские батюшки, он стал так популярен, что даже автобусная остановка от Шестихино, где все выходили, называлась не «Верхне-Никульское», а «Отец Павел» в просторечьи.
Но это все было потом, а пока начиналось все с того, что отец Павел должен был жить в каменной холодной сторожке. Когда он пришел туда, он увидел, что все, что могло быть разрушено в этой сторожке, было разрушено. И даже вызывала сомнения надежность потолка. Поэтому в первую ночь своего пребывания в Верхне-Никульском он пододвинул стол к окну и лег головой на подоконник, а туловище на столе, думая что если потолок обрушится, то его хотя бы не убьет, не раздавит голову. Начиналось все его служение с самых простых вещей – то есть с работ по обустройству не только своей бытовой жизни, но в первую очередь с обустройства храма, потому что воды Рыбинского водохранилища очень сильно подняли грунтовые воды, и в храме очень много было разрушений, несмотря на то, что он был открыт. Храм был бедный, поэтому у него не было возможностей заниматься тем, что мы сейчас называем реставрацией и восстановлением. И поэтому отец Павел занимался самыми простыми вещами: он приводил в порядок в храме то, что он в силах был сам сделать, и при этом постепенно, как это всегда происходит, незаметно, если священник служит очень истово и добросовестно, то в храм всегда начинают притекать люди. А отец Павел был знаменит тем, что служил он истово, очень долго поминал усопших, потому что усопших у него на памяти было очень много, и всех он считал своим долгом помянуть. И постепенно храм в Верхне-Никульском становился прибежищем для очень многих людей, которые искали спасения или просто утешения, понимания и любви, которой так не хватало в окружающей жизни.
А затем его путь кажется очень простым, потому что когда перебираешь даты, здесь только идут его награды: 1963 год – награжден наперсным крестом, 1966 год – награжден саном игумена, 1971 год – награжден палицей, 1976 год – крестом с украшениями. Это все внешние приметы жизни отца Павла, которая была очень простой и продолжалась в этом самом храме в Верхне-Никульском. Продолжалась она до тех пор, пока к концу жизни отец Павел практически не ослеп – тут сказались допросы этого самого следователя Спасского, который во время допросов направлял ему в глаза очень сильную электрическую лампу, и зрение отца Павла сдавало давно, но уже где-то с 1991 года он практически ничего не видел. И в конце июня 1992 года он был перевезен в Тутаев, где жил в сторожке при Воскресенском храме. Несмотря на то, что он был окружен людьми, которые его любили, понимали, за ним ухаживали, все равно, я думаю, жизнь в церковной сторожке была в достаточной степени тяжела. Там, например, не было даже умывальника, воды и прочее. Такие условия провинциальной жизни довольно тяжелые, хотя несмотря на все это, он иногда приходил в Воскресенский храм к отцу Николаю Лихоманову и всегда просил его смиренно, можно ли ему послужить. На что отец Николай, теперь архимандрит Вениамин, очень смущался, изумлялся, почему у него отец Павел просит благословения, потому что он всегда рад его видеть за службой. И в Тутаев ведь добраться легче, чем до Верхне-Никульского, и туда людей стало приезжать еще больше. Но 13 января 1996 года на 86-м году жизни в больнице после тяжелых своих болезней, причастившись Святых Христовых Таин, архимандрит Павел умер. Похоронен он на Леонтьевском кладбище города Тутаева.
Прот. Георгий Митрофанов:
Мы много говорили о том, что, действительно, пройдя такой тяжелый жизненный путь, пронеся сквозь все эти испытания свою еще в детстве обретенную веру, веру, которая, конечно же, во всех этих испытаниях, надо полагать, крепла, привела его в конце концов именно к пастырскому служению на приходе, которое продолжалось чуть меньше сорока лет, архимандрит Павел (Груздев) действительно оказался пастырем, имя которого стало широко известно.
Чем же объяснить то обстоятельство, что этот провинциальный священник, не имевший никакого богословского образования, значительную часть жизни переживавший тяжелые испытания, все-таки на фоне других священнослужителей выделялся своим духовным и человеческим своеобразием? И в чем заключалось это своеобразие архимандрита Павла? Ведь в кругу его духовных чад были очень разные люди: от маститых московских протоиереев и академиков до простых крестьянок, немудрящих прихожанок его же собственного храма. С чем можно было бы связать особенности его служения, в чем заключались эти особенности его духовного облика, который привлекал к нему столь разных многочисленных духовных чад? Действительно, очень многие люди, даже лишь изредка, периодически приезжавшие к нему, становились его духовными чадами, и во многом их жизненный путь определялся его советами, его благословениями.
М.А. Митрофанова:
Для себя я бы определила это так: отец Павел был самым свободным человеком в мире, которого я могла бы себе представить. Но он был свободен не той свободой, которой мы сегодня видим – свободу неоновых джунглей, – он был свободен как свободны люди, которые познали истину. Так были свободны первые христиане. Но эта его свобода еще каким-то удивительным образом сочеталась с какой-то трогательной, умилительной, простонародной традиционностью. И вот это сочетание вещей совершенно, на первый взгляд, трудно сочетаемых выделяло, например, для меня его духовный облик.
Например, совершенно замечательные проповеди отца Павла, очень простые. Он выходил на клирос и говорил – поскольку прихожане-то были в основном старухи: «Дорогие мои старухи!» И тут же обращался к своей келейнице: «Верно, Марья?» Та из угла кивает: «Верно, батюшка, верно». И вот эта простота обращения делала людей сразу открытыми и доверчивыми. Но при этом эта его простота всегда поражала.
Вот он сам о себе рассказывает: «Родные мои, не особо давно позвали меня в Борок…» А Борок – это было место недалеко от Верхне-Никульского, где существовал научно-исследовательский институт охраны внутренних вод СССР, и там жили и работали ученые, которые отца Павла, надо сказать, очень любили и почитали, и там он был частым гостем. И вот он вспоминает: «Не особо давно позвали меня в Борок. «Отец Павел, приди, мамку причасти!» Пришел. Интеллигентный дом, что ты, пироги – вакса: ешь и пачкайся. Живут – страсть! Палку не докинешь. Богачи ради своих трудов. Женщину причастил, напутствовал. А этот мужчина говорит: «Отец Павел, знаешь что? Ты к нам никогда так не зайдешь. И вот я, пользуясь случаем, пригласил тебя к мамке, так ты погляди, как мы живем». Как распахнул дверь-то, а на столе-то, робята! Нажарено, напекено. «Отец Павел, на любое место!» Я говорю: «Парень, ведь пост!» А он и головушку повесил, говорит: «Недостоин, недостоин посещения твоего». А жена-то все вздыхает. Я думаю: «Господи, а пост будет!» «Парень, режь пирога, давай рыбы, давай стопку!» Господи, робята, напился, наелся на две недели, и домой пришел с радостью – и парню благотворил. Дай ему, Господи, доброго здоровья! А пост-то! Поститеся да молитеся, когда люди не видят. Верно? Верно. Вот так-то». Такая была у него проповедь, например.
И еще у него была замечательная проповедь, он часто любил ее повторять: 1947 год, Тутаев. Очередь за хлебом. Очередь большая, и видно, что хлеба на всех не хватит. Выходит из магазина продавщица и говорит о том, что человек пятьдесят пусть стоят, а остальные могут уходить, потому что хлеба им не хватит. И где-то примерно в сотне стоит женщина, у которой трое детей, мал-мала меньше. И она понимает, что хлеба ей уже не хватит, но сразу уйти у нее сил нет. Это понятное чувство. А дети, конечно, спрашивают у нее, получат ли они хлебца. И вот выходит из толпы один мужчина, который стоял в этой счастливой части очереди из первых пятидесяти человек, и говорит ей: «Вставайте на мое место». И женщина сначала пугается, отнекивается, но потом встает на его место и спрашивает у него: «А как же Вы?» А он говорит: «Да как-нибудь», машет рукой и уходит. И вот отец Павел, когда приводил этот рассказ, увиденный им в жизни послевоенного Тутаева, он всегда говорил об одном, что вот этот человек спасется, потому что он живет в соответствии с тем, что заповедал нам Господь. И отец Павел для себя на всю жизнь верно запомнил слова одного архимандрита Иннокентия. Этот архимандрит Иннокентий был в Свято-Ростовском монастыре и жил он в первой половине XIX века. Не знаю, откуда знает его отец Павел, но он очень часто вспоминал его слова: «Не смею не принять Христа, а в чьем лице придет Он, не ведаю». И вот эта заповедь, которую отец Павел себе где-то в сердце сложил и всегда ее исполнял. И для него человек, который мог вот так передать в голодный год свою очередь за хлебом человеку, который более нуждался, чем он, для него было ясно, что этот человек достоин спасения и будет спасен.
И все его проповеди носили очень простой характер. Он был прекрасный рассказчик, и у него был совершенно замечательный, выразительный язык. Когда он произносил свои проповеди, иногда можно было очень много смеяться, и даже непонятно, как среди таких рассказов, каких-то повестушек, небольших притчей можно было увидеть сразу что-то, что мы называем «духовным». Вот, например, такая проповедь: «Развелось попов как клопов, и все кусаются. Одного корысть заела, у другого жена как сатана, а мы, что же, Господи, веруем, помоги нашему неверию!» Вот такая проповедь. И в этом для меня, например, совершенно очевидно соединение удивительной свободы, которой невозможно подражать, ее невозможно имитировать, потому что так можно только жить. Наверное, это у него был дар Божий вот этой свободы, которая позволила ему пройти без оглядок, без отвлечений на что бы то ни было таким ясным, прямым путем с трехлетнего возраста в Мологском монастыре до самого своего земного конца. Вот таким очень ясным, светлым, простым и свободным – и одновременно человеком, который умудрялся людей, которые с ним пересекались и сталкивались, радовать этой самой настоящей пасхальной радостью. Потому что несмотря на свой сложный жизненный путь, он был человек очень радостный. Когда говоришь о людях, далеких, святых, великих, это звучит очень обыденно и привычно. А вот когда ты видишь реального человека, знаешь его реальные жизненные сложности и при этом видишь, что он очень светлый и радостный, это всегда производит очень сильное впечатление.
Прот. Георгий Митрофанов:
Мне бы хотелось обратить внимание на одну черту, которая пока еще, как мне кажется, не очень явно проступила в сегодняшней программе об отце Павле (Груздеве). Я имею в виду черту определенного рода юродства. Действительно, мы в истории Церкви знаем примеры того, как юродствовавшие во Христе подвижники действительно проявляли тем самым свою какую-то очень широкую, безграничную свободу. Если говорить об элементах юродства, которые были в служении, в пастырской деятельности, вообще во всем образе жизни отца Павла, что можно было бы упомянуть?
М.А. Митрофанова:
В служении отца Павла юродства не было. Он был очень последовательный, грамотный, опытный священник, и в самой службе никакого юродства не было. Все остальное – я никогда бы не назвала это словом «юродство». Я бы назвала это чистым, открытым сердцем. Мы читаем заповеди блаженства в Евангелии: «блаженны чистые сердцем» и довольно плохо представляем себе, что это такое. Умом вроде бы что-то понимаем, а сердцем не представляем. Только глядя на таких людей, как отец Павел, можно понять, что такое чистый сердцем человек.
Он не был юродивым. Я думаю, он был очень смелым. Поскольку он стоял на самой низшей ступени – ниже, чем в деревне, ему оказаться уже было негде, это определяло еще и внешнюю его свободу поведения. К тому же он был удивительно любящий человек. И поэтому его наставления всегда носили характер особый. Например, одна из его любимых присказок: «Не бойся сильного грозы, а бойся нищего слезы». Если об этом как следует подумать, то очень много можно чего надумать. А у него все было очень простое по одной простой причине: он не был юродивым, но он видел духовную реальность так же четко, как и физическую. С годами, потому что с возрастом человек как-то меняется, он видел это все отчетливее и отчетливее. И для меня эти черты юродства – если говорить о том, что кого-то пугает его язык, с одной стороны, простонародный, а, с другой стороны, он допускал то, что мы называем «непечатные выражения», но это никогда не обращалось в бытовой речи. Он мог что-то сказать, рассказывая очередные байки, притчи, он очень любил детские сказки. Я думаю, что он сам не понимал, что иногда у него грубоватая лексика проскальзывала. А проскальзывала эта лексика по одной простой причине: во-первых, он был человек самый простой, родившийся в определенной среде, прошедший лагеря – и это естественно определяло эту лексику. Но при этом здесь есть, как я думаю, очень важное нам указание на то, чтобы мы никогда не старались сделать из него того, кем он никогда не был и не хотел быть. Он был настоящий, живой, духовный человек, и если мы сейчас будем видеть во всех его разговорах, проповедях, воспоминаниях, которые о нем сохранились, чудачества и юродства, мы таким образом исказим не только его духовный облик, мы исказим тот путь, которым он шел к Богу, и нас при этом старался вести. Поэтому, если говорить обо мне, я категорически не согласна с тем, что он был юродивый. Я никогда не думала, если речь идет о ненормативной лексике, что это кого-то смущает, меня это никогда не смущало. И теперь я понимаю, что это для того, чтобы его нельзя было «произвести» ни в какие «почетные» и «непочетные» «великие духовные люди». Я теперь понимаю, что это от Бога нам дано было такое указание, чтобы мы не смели к нему подступать со стремлением сразу его наградить какими-то регалиями, поместить в красный угол и таким образом исказить все то, что он нес в жизни.
Потому что, когда он говорил, что он – последний, он имел в виду самые простые вещи. Действительно, он оставался одним из последних священников, которые помнили ту хорошую, русскую старую жизнь, когда, как он сам говорил, «еще русские люди были». А старцем он себя называл не в том смысле, какой мы вкладываем в слово «старец» и каким стали его называть его многочисленные гости, а в слово «старец» он вкладывал очень простой смысл: он просто старый, старик. И в этом было столько духа, столько свободы, столько Бога, а не в том, что можно попытаться представить все как юродство, а юродство – это необходимый признак некоей духовной субстанции, которая нам позволит в этом человеке что-то провидеть. Это все не про отца Павла. Он был совершенно живой человек в том высоком смысле слова «живой», какой только можно вложить в это слово, когда говоришь о христианине.
Прот. Георгий Митрофанов:
Я все-таки осмелюсь настаивать на элементах юродства в его служении. Именно потому, что под служением, конечно, не подразумеваю совершение богослужений, а имею в виду именно его пастырскую деятельность, общение с людьми. Его юродство, конечно, было обусловлено, с одной стороны, его очень типичным, я бы сказал, настоящим великоросским характером. В его юродстве проявлялась его самоирония. Он своим юродством сбивал тот самый пафос, которым, конечно, преисполнялись многие, приходившие к нему, как к «святому старцу», как к «прозорливцу» и «целителю». Ведь немало было и таких людей. И, конечно, своим «нестандартным» поведением, подчас даже с ненормативной лексикой, он всячески сбивал этот самый ложный пафос.
С другой стороны, его юродство заключалось в том, что прожив, действительно, вместе с гонимой Церковью очень трудную жизнь, пережив по сути дела с поколениями гонимых русских христиан все их испытания, он действительно отдавал себе отчет в том, какую же страшную трагедию пережила Церковь, пережил русский православный народ в ХХ веке. Пережив такую трагедию и осознав переживание этой трагедии, очень сложно было всерьез и прямолинейно, пафосно говорить о каких-то важных духовных истинах, о которых он, конечно же, как священник, думал постоянно и которые пытался донести до окружающих его людей. И здесь его так называемое «юродство», которому многие умилялись, не понимая его подлинной природы, было по существу вызовом тем, во многом подчерпнутым из, так сказать, «репринтных» православных изданий (хотя тогда еще этих «репринтов» не было, по крайней мере, в таком количестве, как сейчас) представлениям, которые искажали и искажают до сих пор у многих образ подлинного пастыря – даже тогда, когда они с ним встречаются.
И вот здесь мне бы хотелось рассказать об опыте моей встречи с отцом Павлом, которая действительно была очень важна в моей жизни и которая, на мой взгляд, очень выразительно явила его мне, а через меня – и тем моим близким, которые после этой встречи оказались обращены к архимандриту Павлу.
В 1983 году произошла моя встреча с отцом Павлом, на его приходе в Ярославской епархии. Я практически ничего о нем не знал до этой встречи и вообще в те годы, как, впрочем, и в последующие не отличался тягой к посещению каких-то старцев. И тем не менее, отдавая себе отчет в том, что в своей церковной жизни, которую мне нужно было тогда совмещать с жизнью своей профессиональной, общественной, семейной, я чувствовал необходимость получить конкретный совет по очень конкретному поводу. Случилось так, что в 1983 году, когда я женился, когда у меня родился сын, а я работал младшим научным сотрудником в Отделе рукописей Государственной публичной библиотеки, мне надо было писать кандидатскую диссертацию как молодому историку, занимающемуся научной деятельностью. Все мое естество тянулось уже не один год в Духовную семинарию, и я сам уже тогда размышлял о будущем священническом служении, но те несколько священников, с которыми я советовался тогда, в наших ленинградских храмах, по поводу своего дальнейшего пути, убеждали меня в том, что мне нужно продолжать занятия моей диссертацией, продолжать занятия научной работой, что внутренне мне тогда казалось уже совершенно чуждым. Тем более, что в те времена тема моей диссертации была идеологически достаточно сложной «Экономические взгляды кадетов в период Третьей и Четвертой Государственной Думы». При написании такой диссертации, действительно, нельзя было не покривить душой против своих взглядов, против своих убеждений, что для меня как для христианина казалось уже неприемлемым. Более того, мой научный руководитель постоянно настаивал на том, чтобы я вступил в Коммунистическую партию, что для историков в те годы было очень важным подспорьем. Казалось бы, очевидная вещь: нужно оставить то, что тебе внутренне чуждо, не идти не на какие компромиссы. Но, к сожалению, ни один из священников, с которыми я беседовал тогда, не сказал мне почему-то этого прямо. Внутренне я очень тяготился своим двойственным положением, мне хотелось услышать из уст священника слово, которое бы укрепило и поддержало меня.
Конечно, отдавая дань привычным представлениям о том, что за таким благословением по поводу какого-то важного эпизода собственного бытия нужно идти к священнику, «к старцу», я стал размышлять о том, а к кому же мне отправиться? И услышал от крестной своего сына, дочки священника Тверской епархии, об отце Павле, о котором до этого не знал ничего. Я отправился к нему, причем ехал я на поезде из Ленинграда до Весьегонска, ехал с очень показательным набором книг: у меня были сочинения Симеона Нового Богослова и толстый том новелл американского писателя Уильяма Фолкнера. И вот, вооружившись таким двумя книгами, я отправился в дальний путь к архимандриту Павлу, совершенно не представляя, кого я встречу на этом приходе.
Я доехал до Весьегонска, добрался до одного из сельских приходов в Тверской, тогда еще Калининской, епархии, где получил такое рекомендательное письмо, записку даже, я бы сказал, для архимандрита Павла от одной из церковных женщин, пачку гречневой крупы, которую должен был передать отцу Павлу. И затем уже перебрался на автобусе в Брейтовский район Ярославской области из Весьегонского района Тверской области, а потом добрался, уже даже автостопом, что было для меня совершенно непривычно, до села Верхне-Никульское, в котором служил отец Павел.
Конечно, для меня это была совершенно непривычная, нестандартная ситуация, и когда я шел уже к храму, я ожидал увидеть у храма такого патриархального, сошедшего со страниц ведомой мне тогда уже агиографической литературы старца. И я, действительно, увидел немолодого человека, старика, одетого в какое-то странное пальто, хотя была летняя жара, причем пальто женское; в каких-то странных галошах. Он шел по полю, и только указания людей на то, что это отец Павел, подвигнули меня к нему подойти. Конечно, это было поразительное разочарование. Я не знал, как реагировать на того человека, которого увидел. А самое главное, я не знал, как донести до него мои проблемы. Все, что меня мучило тогда в нашем городе, моя диссертация, моя работа в Отделе рукописей, казалось явлением из совершенно другого мира. И что я мог узнать здесь, вот от этого, живущего какой-то совершенно другой жизнью, старика?
Но тем не менее я оказался у цели своей, для меня в достаточной степени трудной психологически и нравственно поездки, и нужно было идти до конца. Я подошел к отцу Павлу, с трудом взял благословение – никак даже руки не складывались под благословение этого странного, не похожего совершенно на священника человека. И я услышал от него очень странные слова: «А что ты здесь ходишь-то? Смотри, заберут в колхоз на работу». Мне трудно было себе представить, что меня могут забрать на работу в колхоз, но уже в этой фразе я ощутил еще большую несоизмеримость того, с чем я приехал, и этого человека. А потом, взяв пакет гречневой крупы, он сказал: «Иди в храм, я сейчас приду».
И я вошел в храм, ожидая его появления, теперь уже не зная, как я буду с ним говорить и о чем я буду с ним говорить. Мне просто захотелось уйти. И вдруг я увидел его преобразившимся. Он вошел в подряснике, уже явно представ перед мной в виде настоящего священника, настоящего старца. И, комкая руки, волнуясь, я пытался донести до него свои проблемы. Не могу сейчас дословно воспроизвести наш разговор, но основные его реплики были характерны. Когда я стал рассказывать ему о своей диссертации, я понял, что нужно просто говорить то, что у тебя на душе, не пытаясь как-то адаптировать для такого странного сельского священника. Он внимательно слушал, и как только я упомянул о своей диссертации, он сказал: «Пиши диссертацию, конечно, христианин может писать диссертацию. Ко мне вот приезжают академики (он назвал фамилию академика), приезжают ученые – они все диссертации пишут. Пиши». Я был несколько разочарован, в глубине души мне хотелось услышать другое. Тогда я стал говорить о том, что работа над диссертацией предполагает в дальнейшем писание других произведений, в которых я буду неискренен. «Неважно», – сказал отец Павел, – «христианином нужно оставаться. Можно и неискренним быть». Я ничего не понимал и тогда прибегнул к последнему аргументу: «Мне придется тогда вступить в Коммунистическую партию, если я буду заниматься как историк научной работой. Это требование научных учреждений, в которых я буду работать». «Можно и в Коммунистическую партию. Христианин может все, если он настоящий христианин. Пойдем», – сказал он мне, подвел меня к фреске, на которой Спаситель беседует с Никодимом и сказал: «Вот тайный ученик Христа. Таких тайных учеников Христа во все времена было много. Чем только они не занимались. И в партии могли быть. Но при этом оставались христианами. А Господь всех их, конечно же, спас. Так что можешь диссертацию писать, можешь в партию вступать – если будешь оставаться христианином». И вот в этот самый момент, когда я почувствовал себя совершенно раздавленным от того, что в нем столь неожиданно проступила вот эта его свобода, он мне сказал свое выразительное «но»: «Но подумай – если все это тебе действительно нужно». Вот, собственно, одна была сказана фраза: нужно ли тебе все это? Христианин, если он чувствует необходимость, может многое. Может делать очень многое, может быть, самые неожиданные действия осуществлять – если ему это духовно нужно. И он мне даже не задал вопрос, а просто поставил это условие. И я вдруг почувствовал, что мне, конечно же, ничего этого не нужно. Возникла пауза, после которой он сказал: «Ну что, все, возвращайся к семье, а то смотри, в колхоз тебя заберут работать». Что означала эта фраза, я до сих пор понять не могу, но для меня было очевидно одно: он открыл мне великую тайну духовной жизни, которая основана на духовной свободе. А значит – и ответственности за все свои поступки. Я нисколько не сомневаюсь, что когда к этому прошедшему сталинские лагеря и ссылки, искалеченному в них во многом физически, но духовно несгибаемому пастырю приходили люди, шедшие на компромиссы в советской действительности, он находил для них слова и понимания, и сочувствия, и сопереживания, сам будучи совершенно на них не похожим. И в этом заключалась его глубокая внутренняя свобода.
Я вышел тогда на дорогу из этого храма, остановил машину, чтобы автостопом добраться до райцентра Брейтово. И вот ощущение поразительной внутренней свободы, которая в стенах этого храма открылась для меня. Свободы от всякой непоследовательности, от всякого лукавства, двоемыслия, двоедушия. Это было самое главное переживание. Да, еще только через два года я поступил в Духовную семинарию, отрабатывая свой диплом после окончания университета. Но уже тогда для меня стало ясно, что путь мой, конечно же, лежит в направлении служения Церкви и именно в качестве священнослужителя.
Собственно, мое личное общение с отцом Павлом ограничилось именно этой встречей, и эта встреча предопределила всю мою последующую жизнь, предопределила во многом жизнь моей семьи, в которую отец Павел тогда вошел, произнеся по сути дела всего лишь несколько фраз для этого мятущегося, прекрасно понимающего, в чем истина, но не находящего в себе сил этой истине следовать, молодого ленинградского интеллигента. И, конечно, этот урок духовной свободы, духовной ответственности во многом определял мои собственные решения впоследствии.
У меня не было в дальнейшем какого-то регулярного общения с архимандритом Павлом (Груздевым). Более того, для меня стало приятной неожиданностью то, что сейчас о нем стали появляться книги. Но память о нем, столь не похожем на многих известных мне священнослужителей и пастырей, пастыре, который воплощал в себе идеал простого русского человека, прошедшего сквозь страшный ХХ век с высоким, возвышающим его душу во всех страшных ситуациях чувством близости ко Христу – этот образ, конечно же, запечатлелся для меня как образ пастыря и христианина, каковой и являет в этом мире присутствие Церкви.
Прошли годы, и для меня стало ведомо значение в нашей церковной жизни и митрополита Агафангела, и архиепископа Варлаама (Ряшенцева). Сейчас я, действительно, только сейчас я в полной мере могу представить, в каких тяжелых условиях, в общении с какими выдающимися людьми происходило формирование великой, духоносной личности архимандрита Павла, из простого крестьянского мальчика ставшего настоящим православным пастырем. Но главное значение его, мне кажется, заключается именно в том, что в нем воплотилось то лучшее, что было в нашем простом русском народе – в том народе, который уже давно перестал быть похожим на самого себя. Это поразительное стремление в своей жизни, какой бы тяжелой она ни была, быть возвышенней, духовней, открывать непосредственно, по-детски просто и одновременно по-взрослому мудро свое сердце для Христа. Жить со Христом, во Христе и Христом, переживая самые тяжелые жизненные испытания. Действительно, архимандрит Павел в своей жизни не был обременен ничем – ни образованием, ни профессией, ни семьей, ни богатством. У него не было ничего, кроме Христа, Который не оставлял его нигде. Я даже вспоминаю, что во время нашего разговора, когда он упомянул о своем пребывании в лагере, тем самым как бы обозначив свою позицию в отношении того мира, в котором мы все жили, он мне сказал: «Как же я в лагере спасался? Да, хорошо знал, какие травы от чего помогают. Сам лечился, других лечил». Помню, меня это тоже разочаровало – я ведь ждал рассказа о том, как он, так сказать, духовно наставлял своих солагерников. Но и здесь прозвучали простые слова, за которыми стояло опять-таки его служение ближним в качестве вот такого знахаря народной медицины, помогающего людям в условиях, когда никакой медицинской помощи не было.
Живой, добрый крестьянин, возвысившийся до подлинных высот православного пастырства. Примечательно то, что на протяжении многих лет он был связан узами, не побоюсь этого слова, духовной дружбы с таким нашим иерархом, как митрополит Никодим. И мне очень понятны взаимоотношения этих совершенно не похожих друг на друга людей. Неся на себе тяжелейшее бремя церковной политики в условиях, когда любая политика была грязным делом, митрополит Никодим не раз поступал так, как бы ему не хотелось, не раз переступал через самого себя. И тем отраднее было видеть ему изредка приезжавшего к нему архимандрита Павла (Груздева), не только напоминавшего ему о его родной ярославской земле, с которой были связаны у митрополита Никодима многие светлые воспоминания – там начинал он свое пастырское служение, – но и являвшего ему образ того подлинного христианина, который не имея ничего, кроме Христа в сердце, прошел свою жизнь последовательно, честно, не сгибаясь. Вот, может быть, для того, чтобы таким христианам жилось в этом мире немножко легче, и шел митрополит Никодим на те многочисленные политические компромиссы, которых требовали от него обстоятельства. И наверняка общение с архимандритом Павлом было нужно ему для того, чтобы не потерять ощущение подлинного христианства, которое так легко было утерять в коридорах высокой церковной политики. Конечно, казалось бы, так связанный с историей нашего ХХ века и так свободный от исторических издержек ХХ века архимандрит Павел проявлял себя, конечно же, как прежде всего пастырь. И я думаю, что очень многие люди, нерегулярно даже, а изредка посещавшие его, получили от него то, что, может быть, важнее всех старческих благословений и прозрений, – ощущение той подлинной жизни во Христе, которую, увы, очень часто трудно встретить даже в нашей церковной жизни.
Думаю, что наш рассказ об архимандрите Павле (Груздеве) не может, естественно, претендовать на то, чтобы исчерпывающе показать его жизненный путь, его духовный облик. Но, слава Богу, в настоящее время выходят книги, не все они одинакового уровня, одинакового качества. В некоторых книгах уже намечается стремление создать такой вот сусальный образ классического «старца последних времен». И воспоминания людей, встречавшихся с ним, подчас, оказываются весьма различными в своем качестве, в своей способности воспринять этого поразительного пастыря. Но то, что память о нем живет в Церкви, то, что в Церкви продолжают оставаться люди, которым архимандрит Павел оказал свою духовную, пастырскую, да просто человеческую помощь, является очень важным элементом нашей церковной жизни, в которой, может быть, уже и нет больше старцев, но в которой все-таки еще встречаются такие подлинные пастыри, каким был архимандрит Павел (Груздев), имя которого, конечно же, стоит в одном ряду с наиболее выдающимися пастырями Русской Православной Церкви ХХ века.
Благодарю Вас, Марина Александровна, за участие в нашей программе. Надеюсь, что нам удалось нашим радиослушателям указать на того пастыря, воспоминания о котором, рассказы о котором, сейчас уже выходящие в различных книжных изданиях, могут помочь выбрать верные духовные ориентиры в нашей очень непростой современной церковной жизни.
До свидания!
М.А. Митрофанова:
До свидания!

«Не перевелась ещё традиция старчества на Руси», - сказал бы Ф.М. Достоевский об отце Павле Груздеве. Великий писатель считал, что сохранение Православия в нашей стране - заслуга монахов, старцев. Это они берегут веру в Христа и не дают исчезнуть с русской земли Православию. В 1996 году ушёл из жизни последний старец - архимандрит Павел Груздев. История жизни этого замечательного человека сохранилась в нескольких книгах с рассказами, записанными с его слов, а также с воспоминаниями его друзей. Опубликованы дневниковые записи самого архимандрита Павла Груздева. Книга называется «Зерно Господней пшеницы».

Невыдуманные истории

Много историй из своей жизни отец Павел рассказывал своим друзьям.

Батюшка обладал замечательным даром рассказчика. Его речь полна забавных старорусских словечек и выражений. Хлеб он называл «папошником», вермишель - «мармишелью», испачкали пол грязной обувью - «насляндали» и т.д. Любимым его обращением к прихожанам было «Родные мои». Этими словами он предварял каждый свой рассказ и каждую проповедь, поэтому не случайно, что одной из книг Павла Груздева дали это название. И каждому стоит изучить ее. Много информации о нём есть в сборнике «Архимандрит Павел (Груздев)», изданном в 2010 году.

Некоторые беседы батюшки были записаны на видео и смонтированы в небольшой фильм. Павел Груздев запечатлён в последние годы своей жизни. На склоне лет он уже плохо ходил и был почти слепым, однако доброта этого удивительного старца и простота его характера видны в этом фильме очень отчётливо.

Рассказы Павла Груздева о прошлом проникнуты большим юмором и красочными подробностями, а его истории охватывают всю долгую жизнь архипастыря, начиная с самого детства: родился он 23 января 1910 года в деревне Большой Борок, что располагалась в Мологском уезде Ярославской области, потом была жизнь в Рыбинске, куда семью переселили после затопления, монастырское житьё у тётки, работа в артели, заменившей монастырское подворье, затем вятские лагеря, куда он был сослан, как враг народа, далее - вольное поселение в Казахстане, на целинных землях, ну и, конечно, период священничества в Ярославской области.

Паломники

К отцу Павлу народ ехал со всей страны. У него просили совета, благословения, исцеления от болезней. Он помогал всем.

Так, одна женщина спрашивала его, делать ли операцию её новорождённой внучке, у которой врачи обнаружили порок сердца. Старец велел ей не торопиться - подождать немного и смело ехать на операцию. Когда через полгода, накануне запланированного лечения, девочку обследовали снова, то даже следов болезни у неё не обнаружили.

Батюшка был большим прозорливцем. Был случай - подошла к нему за благословением некая женщина. Она рассчитывала, что великий старец Павел Груздев не может видеть, что за мысли в голове человека, и какие чувства в его сердце. Ей нужно было благословение на выселение из квартиры одного её родственника. Батюшка даже не перекрестил её - сказал: «Уходи, откуда пришла!».

Отец Павел владел не только прекрасным старорусским языком - он отменно изъяснялся на блатном, тюремном жаргоне. Рассказывают, что в начале 90-х, когда в стране был полный раздрай - ни работы, ни еды, постоянные отключения газа и электричества, чудовищная инфляция, когда рост цен на самые необходимые продукты питания опережал рост зарплаты на несколько порядков, обратилась к нему группа молодых мужчин с просьбой помочь советом, что делать, как быть и как жить? Он очень энергично, сдабривая речь отборным матом, посоветовал им возвращаться домой, жениться, нарожать детей и просто жить, ничего не боясь.

Старец Павел Груздев мог одним лишь дружеским похлопыванием по спине навсегда избавить человека от любого недуга. Делал он это без нарочитости, как-то даже по-приятельски. Он был очень простым человеком. Всегда считал своим долгом накормить и приютить паломника или обычного странника, нуждающегося в помощи. Он любил повторять евангельские притчи и часто сопровождал их историями из реальной жизни.

История про Пришествие

Отец Павел Груздев считал, что в каждом человеке нужно стараться увидеть отражение Христа. Он рассказывал такую притчу. Жила в некоем селении женщина. Она была глубоко верующей, соблюдала все православные традиции - регулярно постилась, постоянно творила молитву и часто ходила в церковь.

Однажды приснился ей сон, в котором ей было сказано, что на следующий день по пробуждении, к ней в гости придёт Сам Господь Иисус Христос.

С раннего утра она навела в избе порядок, наготовила вкусной еды - сварила «мармишель», поджарила яичницу, испекла пирог и села у окна ждать Спасителя.

Пришёл к ней соседский мальчик и говорит:

Мамка моя заболела, упала, встать не может. Пойдём, поможешь, - а женщина ему отвечает:

Не могу, ко мне Иисус Христос обещался прийти, - ушёл мальчик ни с чем.

Снова сидит женщина у окна. Ждёт. Приходит к ней односельчанин и просит:

У меня корова рожает. Ты лучше всех в этом деле разбираешься. Пойдём, поможешь, - а женщина ему:

Не могу, ко мне Иисус Христос должен прийти, - ушёл и мужик.

Дело к вечеру, а Господь всё не появляется. Завернул в её двор странник, попросился на ночлег, но и ему она отказала:

Я хату вычистила, еды наготовила не для тебя - Христос обещался меня посетить.

День закончился, а Бог к ней так и не пришёл. Легла она спать, и приснился ей ангел. Она его спрашивает, почему Бог к ней исполнил обещания, а ангел ответил:

Так Он к тебе три раза приходил, а ты Его отвергла.

Когда же?

Когда мальчик пришёл за маму просить, когда мужик пришёл, у которого корова рожала, и когда странник попросился на ночлег.

Жизнь до ареста

Родители будущего архимандрита Павла Груздева были обычными крестьянами - до революции жили богато, имели крепкий дом, скотины полный двор, большой участок земли. С самого детства Павел постиг все сельские премудрости - умел землю обрабатывать, знал, как обращаться с домашними животными - мог у коровы роды принять, лошадей водил, ухаживал за домашней птицей, разбирался в пчеловодстве, хорошо разбирался в свойствах растений, которыми славились пойменные луга Мологи и её притоков.

Так бы и жил он, как прежде, до него, жили многие поколения его предков, но пришла революция, начались перемены, а в 20 годах построили плотину и затопили его родное село Большой Борок, как и много других окрестных поселений. Все жители переехали, кто куда. Разрушился привычный быт. Многие разорились, да так и не восстановили своё хозяйство. Маленького Павлушу отец с матерью отправили к его тётке в монастырь, где он стал работать на пасеке, а заодно следить за цыплятами и утятами. С любовью и нежностью вспоминал те годы архимандрит Павел Груздев.

Мёд

В своей книге «Родные мои» батюшка вспоминает один случай. Было ему тогда лет 10. Захотел он поесть мёда, а матушка игуменья, настоятельница монастыря, не разрешает. Взял мальчик крысу из капкана, нашёл кусок ветоши, обмакнул его в кадушку с мёдом и обмазал им пойманное животное. Взяв крысу за хвост, он принёс её игуменье, показал и сообщил, что он выловил животное в кадушке с мёдом. Матушка запричитала - продукт, ведь, теперь осквернённым считается и в пищу не пригоден. Велела она мальчику взять кадушку и вынести вон, за пределы монастыря. А он и рад - крыса-то мёд не портила. Сам наелся и сестёр монахинь угостил.

Пришло время идти к исповеди. Маленький Павлуша боится, плачет, а утаить правду не может - покаялся батюшке, пообещал, что больше так делать не будет. Священник грех ему отпустил, но спросил, всё ли они съели? Если нет, то пусть Павлуша и ему нацедит бидончик, а он за него Богу помолится. Сказано-сделано. Принёс и ему мёда.

Арест

Через несколько лет монастырь закрыли, многих монахов арестовали, а саму обитель преобразовали в трудовую артель. Павел Груздев и здесь нашёл себе дело. Он по-прежнему занимался сельхозработами, а также, вплоть до мая 1941 года, когда его арестовали, активно участвовал в общественной жизни артели.

Накануне ареста в дом к Груздевым попросился на ночлег некий молодой человек. Радушные хозяева приютили гостя, доверились ему, а он оказался сотрудником НКВД. Гость выведал нужную ему информацию, касающуюся религиозной жизни Павла, и сообщил об этом своим коллегам. Ночью к дому подъехал «чёрный ворон» и Груздева Павла увезли в тюрьму. Фамилию следователя будущий архимандрит запомнил на всю жизнь - Спасский. Он ему все зубы выбил, истязал жестоко. Да только нашему герою признаваться было не в чем, а от веры он даже под пытками отрекаться не стал.

Отправили Павла Груздева в трудовой лагерь под Вяткой, и на долгие годы стал он заключённым номер 513. Но и в тюрьме жить можно - там ведь тоже люди. Политические держались отдельно от уголовников. Их наказывали строже, но и доверяли, почему-то, больше.

Как Павел Груздев спас немца

Заключённый номер 513, Павел Груздев, был назначен путеобходчиком - он должен был следить за состоянием железной дороги, а точнее, за отрезком пути между лесоповалом и лагерем. Работу свою «святоша», как называли Груздева охранники, выполнял всегда добросовестно, за состоянием полотна следил внимательно. Благодаря этой службе он мог свободно выходить в лес за пределы зоны и собирать там грибы да ягоды. Заключённых, как известно, витаминами не жаловали, а он своим товарищам по 58 статье приносил то землянику, то малину, то ежевику. Грибы сушил, травы лекарственные заготавливал.

Вот однажды, а дело было осенью, поехал он со своим начальником, таким же заключённым, как и он сам, Григорием Васильевичем Кополом осматривать пути. На всём пути паровоза по полотну туман стелется - ничего не видно, но Павел спокоен - накануне всё проверил. Дорога в порядке. Вдруг машина дёрнулась - видимо, что-то под колесо попало. Через несколько метров снова то же самое. Начальник кричит: «Ты меня обманул! Рельсы не закреплены! Больше здесь работать не будешь! На две недели пайку хлеба сокращу!». А пайка - это 800 граммов. Штрафники получали по 300.

Как только вернулись в лагерь, Павел Груздев назад побежал - посмотреть, что там с рельсами? Он ведь проверял - всё было в норме. На улице холод жуткий - середина осени, дождь как из ведра льёт, да и стемнело уже, а железнодорожное полотно - почти 8 км. Где-то на середине пути, в канаве, где паровоз первый раз дёрнулся, он увидел лошадь. Она в тумане зашла на пути, легла спать - паровоз её и сбил. В другом месте то же самое. Заключённый номер 513 лошадей в кювет стащил. Пока возился, услышал звуки, доносившиеся из шпалорезки, что стояла неподалёку. Он вошёл туда и увидел, что парень, который должен был этих лошадей пасти, повесился. Что делать? Как его снять? Ножа и близко нет - если у заключённого найдут, то расстреляют без суда и следствия. Зубами развязать тоже нет возможности - следователь Спасский все выбил. Стал Павел Груздев молиться - и Скоропослушницу призывал, и Михаила Клопского, и угодника Божия Варлаама, и Иоанна Златоустого, кого он только ни вспомнил. Наконец, верёвка поддалась, развязал он беднягу, а парень уже и не дышит. Он ему искусственное дыхание, массаж сердца, снова молитвы возносить принялся. Наконец послышалось биение сердца.

Побежал Груздев назад, в лагерь, в санчасть. На улице холод и дождь, а на Павле одежда вся сухая - такой жар от тела шёл. Прибежал. Дрезину вызвал, врача отыскал и назад, к парню. Слава Богу, всё обошлось. Потом суд назначили - судить того паренька-пастуха. Война, мол, а он, немец-фашист, диверсию устроил. Заключённый 513, Груздев Павел, выступил в качестве свидетеля. Он судьям так сказал: «Парень, мол, не со зла это сделал - просто недоглядел, уснул. Он не хотел нарочно вредить. У него и жена есть, и дети. Он потому и в петлю полез, что устыдился своего проступка и испугался. Никакая это с его стороны не диверсия». Поверили.

Потом немец за добро Павлу добром отплатил - долгое время, пока они в одном бараке жили, от своей пайки хлеба кусок отламывал и Павлу на нары клал.

Лагерная Литургия

Вместе с Павлом Груздевым срок отбывали священники. Как он говорил, целая епархия набралась - два епископа, монахи, игуменьи монастырей, священники и огромное количество простых верующих. Большой их мечтой было поучаствовать в Божественной Литургии, но на зоне это невозможно. И всё же друзья Павла придумали, как это осуществить. Жена начальника пропусков, Анатолия Комкова, Лёля, была глубоко верующей женщиной. Она-то и упросила мужа позволить заключённым выйти в лес и провести службу. Ответственным за возвращение всех обратно в зону назначили Павла Груздева.

С самого утра женщины торопили Павла. Все боялись, что разрешение отменят, и ничего у них не получится. Однако, в положенное время, большая группа зеков выступила в лес. По дороге насобирали ягод, потом отжали из них сок, а из консервной банки сделали чашу для причастия. Алтарём послужил пень срубленного дерева. Молитвы все помнили наизусть. Служили от души. «Слёз было столько, сколько за всю жизнь не видел», - вспоминал впоследствии Павел.

Вернулись в лагерь все. Никто не убежал, хотя возможность такая была. Никто не хотел подвести Павла.

Через некоторое время, когда заключённых стали по этапу переводить в другой лагерь, начался дождь, и на глазах у всех молния ударила в тот пень. Он сгорел, дабы не осквернили впоследствии освящённое место.

Казахстан

Перевели Павла в Северный Казахстан - отбывать оставшийся срок наказания, а заодно, осваивать целинные земли. Участки давали большие - по три гектара. Хочешь, не хочешь, а брать обязан. И обрабатывать. Дело трудное, но Павел к сельскому труду привычен. Арбузы, дыни, овощи разные, злаки выросли у него на славу, вскоре даже корову завели. Она в тот же год двух телят родила. Благополучие, достаток и сытость пришли в жизнь Павла Груздева - излишки на базар возили, продавали. На вырученные деньги обновы покупали, дома строили. Жизнь потекла своим чередом.

А в 1953 году вышла амнистия. Из дома Груздеву сообщили, что отец с матерью его ждут, скучают. Поскольку без специального вызова бывшим заключённым свободно разъезжать по стране нельзя, сестра Павла, которая жила вместе с родителями в Тутаеве, прислала ему телеграмму, что, мол, мать его, будучи семи десятков лет, родила двойню и находится при смерти. Это было неправдой, но оказалось веской причиной, чтобы разрешить Павлу выезд.

Новая жизнь

Вернулся Груздев в родные места. После долгих мытарств с документами и реабилитацией остался он в Тутаеве. Стал священником, настоятелем храма в селе Верхне-Никульском. Постепенно слава о нём, как о прозорливце и лекаре от Бога, разошлась по всей Ярославской области, а после, и по стране. Народ длинной вереницей потянулся к нему на исповедь, отстоять службу и послушать проповедь.

Уже при жизни шла о нём молва, как о святом праведнике. Такой случай рассказали ленинградцы, которые перед каждым походом приезжали к нему за благословением. Они заметили, что без напутствия архимандрита рыбалка удачной не бывает. Взяли как-то рыбаки вместе с собой, за компанию, товарища, - популярного журналиста. Тот посмотрел всё, послушал, а вернувшись домой, в Ленинград, опубликовал в своей газете пасквильную статью «Житие отца Павла». Взяли её рыбаки и приехали к архимандриту показать. Тот прочитал и велел газету в прорубь выбросить.

Тот журналист к нему больше не приезжал - рыбачил в других местах, но недолго…, до зимы. Отправился он однажды на реку, на подлёдный лов. Сделал лунку, а лёд вокруг потрескался. Он в образовавшуюся полынью провалился. Так и погиб.

Отец Павел любил употреблять в речи фразеологизмы, говорил зычно, на старорусский манер. Советы архимандрита Павла Груздева были очень простыми. Он учил своих прихожан не гордиться и не возвышаться над другими людьми: «Если в человеке простоты нет, значит, он глуп и боится это показать, а может быть скрывает какой-то грех». Это же относилось и к обидчивым - умные, по его словам, никогда не обижаются.

Самого отца Павла сравнивали неслучайно с юродивыми. Одевался он бедно, жил скудно, а с важными и чиновными господами держал себя дурачком - так легче не поддаться на их провокации. Они к нему нередко с проверками приезжали. А он наденет на себя рваную рубаху, закатает одну штанину до колена и давай выгребную яму в сортире чистить. Те постоят-постоят, и уедут ни с чем: разве можно беседовать с человеком, который весь фекалиями перемазан?

В ленинградской столовой

В своих рассказах отец Павел не боялся выглядеть смешным и нелепым. Так, любил он повеселить товарищей историей о том, как пообедал в одной ленинградской столовой. В этом городе он гостил часто - там у него было много друзей и знакомых.

Приехал он как-то раз в Ленинград, в гости к владыке Никодиму. Тот спешил по делам, и предложил отцу Павлу, пока сам в отлучке, сходить в какую-нибудь столовую и там пообедать. Дал батюшке 25 рублей и уехал.

Отправился старик искать столовую. В одни его не пускали, потому что он был в валенках, в другие, потому что галстук не соответствовал требованиям. В конце концов, нашёл батюшка столовую, где кормили комплексными обедами. Заплатил он деньги, взял поднос с едой, сел за стол, поставил чемодан под стул и приготовился обедать, а ложку прихватить забыл. Делать нечего - вернулся в буфет, где столовые приборы выдавали. Взял ложку, а заодно и стопочку выпил. Подошёл к своему столу и видит, что там уже какой-то мужчина сидит и его суп ест. Что делать? Придвинул к себе батюшка второе, котлету пополам разломил, картофельное пюре разделил. Стакан компота на два разлил, и стал свою половину есть. А мужчина всё это время молча на него смотрел. Закончив трапезу, незнакомец поднялся и ушёл. Отец Павел тоже пообедал и собрался уходить. Хвать, а чемодана-то и нет. Украли?! Огляделся он по сторонам, к кому обратиться, и под соседним столом увидел свою поклажу. Понял старый священник, что чужой обед съел. Испугался он, стыдно стало - схватил свои пожитки, и бежать - через дорогу, в валенках, в длинной рясе, с чемоданом в руке и прямо на красный сигнал светофора.

Конец жизни и память

К концу своих дней Павел Груздев, последний старец святой жизни, совсем ослеп. Денег у него отродясь не водилось, а тут даже на лекарства не хватало. «На всё воля Божья», - без обиды и уныния повторял он. Не жаловался. Умер в больнице 13 января 1996 года.

Похоронили батюшку в Тутаеве, ныне Романов-Борисоглебск Ярославской области. Как и предсказывал отец Павел: «Родился пригодился, а умру - от вас не уйду», - больше 10 лет лежит священник в ограде местного кладбища, а тропинка к могиле Павла Груздева так и не заросла травой - круглый год идут к нему паломники и несут цветы.

13 января мы вспоминаем великого старца Русской Православной Церкви архимандрита Павла (Груздева).

Я думал: «Почему после общения с отцом Павлом, за столом или в церкви, убитые горем люди и отчаявшиеся грешники становились веселыми и жизнерадостными и возвращались домой, как на крыльях?»

В этот момент батюшка обернулся ко мне и сказал вслух: «А я их исцеляю» - и опять продолжил работу.

Отец Павел (в миру Павел Груздев; 1910–1996) родился в Мологском уезде Ярославской губернии в бедной крестьянской семье, с детских лет жил в монастыре, служил Богу и Церкви. 18 лет он провел в ссылках и лагерях как исповедник православной веры. Стяжал множество даров Святого Духа: прозорливость, духовное рассуждение, пламенную веру, горячую молитву и любовь Христову.

После реабилитации был рукоположен и прослужил 40 лет в Ярославской области, принимая множество людей, потянувшихся к нему за духовным советом, утешением, молитвой. После тюремных пыток почти ослеп, но продолжал служить, причем у него никогда не было ни диакона, ни знающего помощника. Духовное же зрение старца с годами только обострялось.

Он отличался крайней нестяжательностью, очень просто одевался и часто ходил босиком. Ничего не скопил за всю жизнь, раздавал всё, что привозили. Заботился и о братьях наших меньших: варил грачам по два ведра картошки.

Окончив два класса церковно-приходской школы, мог поддержать разговор на любую тему с самым ученым человеком. Юродствуя, скрывал свою духовную высоту.

Отец Павел не оставил после себя толстых томов книг и многословных поучений - поучительна сама его жизнь.

Старец почил в воскресенье, на Отдание праздника Рождества Христова, в реанимации городской больницы. Перед смертью его дважды причастили - до и после полуночи. Духовные чада вспоминали, как в больничной палате всё благоухало ароматом свежего соснового леса.

«Похороны отца Павла ясно показали его настоящее место в Церкви. Они были такими торжественными, собралось столько священства во главе с владыкой Ярославским и Ростовским архиепископом Михеем, молилось такое громадное количество верующих людей со всех концов России, что было ясно: мы хороним не обычного священнослужителя, а редкостного, удивительного, всеми любимого и чтимого старца!» (протоиерей Владимир Воробьев).

На могиле старца происходит множество случаев чудесной помощи и исцелений.

Отец Павел (Груздев) часто наставлял приходивших к нему людей своими краткими, образными и меткими афоризмами или напоминал им малоизвестные русские народные поговорки, которых он знал множество.

СОВЕТЫ И ИЗРЕЧЕНИЯ СТАРЦА

Кто без крестов, тот не Христов!

«Будь праведен в предприятиях твоих и будешь иметь Бога помощником».

«Якорь - надежда кораблю, а вера - якорь человеку на земле и на море».

«Кто без крестов, тот не Христов!»

У совести нет зубов, а она загрызет до смерти

«Родные мои… У совести нет зубов, а она загрызет до смерти… Не теряйте совесть! Совесть потерять - самое страшное».

«Если кто от тебя заплачет - ух!»

«Не бойся сильного грозы, а бойся слабого слезы»

«Лучше простить, чем мстить».

«Господи! Приведи помереть с чистой совестью, и лучше мне пострадать, нежели кто пострадает от меня».

«Лучше быть преданным, чем предателем, лучше быть оклеветанным, чем клеветником».

Лучше свой сноп, чем чужая копна

«Нищий с нищего никогда не взыщет».

«Хоть мошна пуста, да душа чиста».

«Бедный-то: ох! - а за бедным-то Бог».

«Лучше свой сноп, чем чужая копна».

«Не береги на черный день, так его и не будет».

«Блажен тот, у кого нет ничего, он не беспокоится, куда что спрятать».

«Не на груды денег надейся, а на Бога».

«Лучше быть нищим и праведным, чем богатым и неправедным».

«“Деньги есть, в них счастье, ясно. Денег нет - не жди отрад”. - Полагают так напрасно, мир душевный - лучший клад!»

Об унынии

«Унывать грешно, а скорбеть должно».

«Праздники и песни - душа народа».

«Добрый смех - не грех».

«Скорбей у Бога не проси, а пошлет - терпи».

Кто мало потрудился, тот мало и приобрел

«Что легко приобретается, то легко и теряется. Таков естественный порядок: кто мало потрудился, тот мало и приобрел».

«Употреби труд, имей мерность - богат будешь! Не объедайся, не опивайся - здоров будешь! Твори благо, избегай злаго - спасен будешь!»

Добро делай

«Вежливым быть хорошо, а добрым лучше».

«Доброму человеку и чужая болезнь к сердцу».

«Добро делай - верующему ли, неверующему. Не нам судить! Пьянице ли, разбойнику… Не пьянице делаешь ведь, человеку. Помни: первым разбойник вошел в Небесное Царство: “Помяни мя, Господи, во Царствии Твоем!” И Господь сказал: “Сегодня же будешь со Мной в раю!” И ты - делай, как разбойник благоразумный, и Господь тебя помилует».

«Чего не любишь сам, не делай того и другим».

«Делай добро во всю твою жизнь, и не постигнет тебя зло».

О семейной жизни

Старец нередко помогал семейным людям в разрешении конфликтов и проблем, утешал: «И горшки в печи лбами стукаются».

«Не ищи красоты, а ищи доброты».

Не делай явно, а делай тайно

«Не кажите себя перед людьми праведниками! А будет - не делай явно, а делай тайно. И Господь тебе воздаст! Вот так, родные мои!»

О суете и бесполезном провождении времени

«На помойную яму не напасешься хламу!»

«Ни светила, ни кадила - всё суета распотрошила».

«Ни в какую суету не вдавайся, хлопотливых дел остерегайся».

Хранящие язык свой избегают многих бед

«Лучше молчать, чем говорить неподобающее».

«Хранящие язык свой избегают многих бед».

«Грамотный убеждает не ревом, а добрым словом».

«Лучший ответ на оскорбленье - сдержанность и терпенье».

О молитве

«День трудись, а ночь молись».

Когда отца Павла спрашивали, как надо молиться, он отвечал: «Как умеешь, так и молись».

«Молитва везде действует, хотя не всегда чудодействует».

«На молитву надо вставать поспешно, как на пожар, а наипаче монахам».

«Не гневи Бога ропотом, а молись Ему шепотом».

«Родные мои! Молитесь! Как птица без крыльев - так человек без молитвы жить не может».

«Да, Господи, утром-то встал: “Во имя Отца и Сына и Святого Духа!” Разок хоть перекреститься правильно, чем сто раз махать руками. Обед пришел. Помолиться бы и “Отче наш” прочитать - да и забыли. Дак опять: “Господи, благослови!” Вечер пришел. Радикулит какой-то, да у кого давление бывает, а у кого и нет. Дак хоть подойди к постели да с мыслями-то сообрази: “Слава Тебе, Господи! День прошел - благодарю Тебя, Господи”. Вот эти маленькие три-то молитвы, а их желательно каждый день повторять. Это очень желательно, а кто кроме того - так и похвально».

О монашествующих и священнослужителях

«Монаха сколь ни черни - но он всё равно чернее мантии не будет».

«Пост и молитва - доктора монахов».

«Если верующие в церковь не пришли, служить надо ангелам».

«Плох тот священник, который мзды ради служит».

О посте

«Постись духом, а не только брюхом!»

«Поститься да молиться, когда люди не видят…»

«Ты молоко-то пей, а из людей кровь не пей».

«Есть не грешно, а человека есть грешно!»

Одной слишком разговорчивой женщине старец советовал: «Дай пост устам твоим!»

«Пост - телу чистота, душе красота! Пост - ангелов радование, бесов горе. Но надо помнить: в наше время лучше совсем не поститься, чем поститься без ума».

Когда счастье отвернется, тогда и от киселя ломаются зубы

«Счастье пучит, беда крючит».

«Когда счастье отвернется, тогда и от киселя ломаются зубы».

«Поживши на веку, повертишься и на спине, и на боку».

О смерти

«Как ни живи, а умирать обязательно надо. Приведи, Господи, умереть христианской кончиной и чтобы помянули добрым словом. Да я сроду никому не желаю плохого, а Церковь с детства люблю как родную мать. А кому Церковь не мать, тому и Бог не Отец».

«Любовь никогда не перестает быть».

«Я вас всех там еще лучше буду видеть».

«Где родился, там и пригодился, а умру, от вас не уйду».