На днях пришлось составлять свою библиографию. Обыск в своей библиотеке дал следующие результаты (о некоторых пиратских изданиях, в том числе на других языках, я просто не знаю):

1. Православная философия и богословие. Теоретический курс авторизованного изложения. - М., Изд-во МЭГУ, 1994.

2. Все ли равно как верить. Сборник статей по сравнительному богословию. - Клин, 1994.

3. С кем борются иностранные миссионеры. Выдержки из бесед и листовок диакона Андрея Кураева. - Спб., 1994.

4. Традиция. Догмат. Обряд. Апологетические очерки. - М., - Клин, 1995.
2-е издание - Киев, 2003
Пер. на болгарск.: Традиция. Догмат. Обряд. - София, Лик, 1996.

5. На пороге унии. Станем ли мы монофизитами? - М., 1994. (в соавторстве с В. Лурье).

6. Размышления православного прагматика о том, надо ли строить Храм Христа Спасителя. - М., 1995.

7. Соблазн неоязычества. - М., Протестант, 1995.

8. О вере и знании - М., Аргус, 1995.

9. О нашем поражении. - М., Подворье Троице-Сергиевой Лавры, 1996.
2 изд. в сборнике: О последних судьбах нашего мира. Три взгляда из разных эпох. М., Отчий дом, 1998.
3 доп. издание – Спб., Светлояр, 1999.
перевод на болгарский язык: За нашето поражение – София, омофор, 2001
перевод на сербский язык: О нашем поразу // Искон. Православни илустровани часопис. Сербия, Вранье, 1997, №1-2

10. Раннее христианство и переселение душ. - М., Гнозис, 1996.
2 доп. – М., Сретенский монастырь, 1998.
3 доп. издание – М., Троицкое слово, Паломник. 2001.

11. Сатанизм для интеллигенции. (О Рерихах и Православии). т. 1. Религия без Бога. т. 2. Христианство без оккультизма. - М., Отчий дом, 1997.

12. Христианская философия и пантеизм. - М., Подворье Троице-Сергиевой Лавры, 1997.
Частичный пер. на англ.: Pantheism and Monotheism // The Russian Idea. In search of a new identity. Ed. By Wendy Helleman. Bloomington, Indiana, 2004

13. Школьное богословие. - М., Благовест, 1997, 30 000
2 дополненное издание. М., Благовест, 1999.
3 доп. издание Спб. Светлояр, 2000.
4 доп. издание – М., Троицкое слово, Паломник, 2003.
5. доп. Издание – М., Норма, 2005.

14. Протестантам о Православии. - М., Подворье Троице-Сергиевой Лавры, 1997.
2 изд. издание Киево-Печерской лавры, 1998.
3 изд. Ноябрьск, 1998.
4 изд. М., Подворье Троице-Сергиевой Лавры, 1999.
5 изд. Клин, 2000.
6 изд. Петропавловск, 2002.
7 изд. М., Паломник, Троицкое слово, 2003.
перевод на болгарский: Към протестантите за Православието. София, Омофор, 2001.

15. Если Бог есть любовь. - М., Свято-Тихоновский Православный Богословский Институт, 1997.
2 доп. издание. М., Благовест, 1998.
3-е доп. издание – Запорожье, 1999.
Перевод на сербский: Да ли сви путеви воде ка Богу? Огледи на Православльу у постхришчанском свету. - Цетинье, Светигора, 1997.
\
16. Православие и право. Церковь в светском государстве. - М., Издательство Сретенского монастыря, 1997.

17. Вызов экуменизма. М., Благовест, 1998.
2 доп. издание – М., Издательство Московской Патриархии, 2003.
3 доп. издание - М., Грифон, 2008.
Рум. перевод: Provocarile ecumenismului. Bucuresti, ed. Sofia, 2006.

18. Наследие Христа. Что не вошло в Евангелия? М., Благовест, 1997.
Рум. перевод: Mostenirea lui Hristos. Ceea ce n-a intrat in Evanghelie. Bucuresti, ed. Sofia, 2009

19. Оккультизм в Православии. М., Благовест, 1998.

20. Как делают антисемитом. М. Одигитрия, 1998.
2-е издание – Минск, Православная инициатива, 2004.
частичный перевод на польский: Tajemnica Izraela // Fronda. Warszawa, 1999, № 17/18.

21. Дают ли на Украине печать антихриста. Киев, 1999.

22. Кто послал Блаватскую? Ростов-на-Дону, Феникс, 2000.

23. Дары и анафемы. Что христианство принесло в мир? – М, Подворье Троице-Сергиевой Лавры, 2001.
2 доп. издание М., Паломник, Троицкое слово, 2003.
3-е изд. – М., Эксмо, 2005 (5 000).
Пер. на сербский: Да ли сви путеви воде ка Богу? Огледи на Православльу у постхришчанском свету. - Цетинье, Светигора, 1997.
Пер. на румынский: Daruri si anathemele. Bucuresti, 2004.

24. Сегодня ли дают печать антихриста. Пятнадцать вопросов об ИНН. М., Паломник, Троицкое слово, 2001.
Пер. на рум.: Pecetea lui antihrist, codurile de bare si semnele vremurilor. Bucuresti, 2005.

25. Уроки сектоведения. Спб., Формика, 2002.

26. «Основы православной культуры» как лекарство от экстремизма. Изд-во Московской Патриархии, 2003.
2 доп. издание – там же.
3 издание – Киев, Свято-Макариевская церковь, 2004.

27. «Гарри Поттер» в церкви: между анафемой и улыбкой. Спб., Нева, 2003.
2 доп.издание под названием ««Гарри Поттер»: попытка не испугаться» – М., Андреевский флаг, 2004.

28. Церковь и молодежь: неизбежен ли конфликт? – Спб., Формика, 2003.

29. Ответы молодым. Саратов. Изд-во Саратовской епархии, 2003.).
Рум. перевод: Raspunsuri catre tineri/ Alba Iulia. Reintregirea. 2007

31. Женщина в Церкви. М., Эксмо-Яуза. 2004.

32. Как относиться к исламу после Беслана? – М., Мрежа, 2004.

33. Искушение, которое приходит справа. М., Изд-во Московской Патриархии, 2005.

34. «Мастер и Маргарита»: за Христа или против? – М., Изд-во Московской патриархии, 2004.

35. Рок и миссионерство. М., Эксмо-Яуза. 2004.

36. Христианин в языческом мире. М., Эксмо-Яуза. 2004.

37. Диспут с кришнаитами. В соавт. со свящ. Олегом Стеняевым и Р. Гупта. Витебск, 2005.

38. Не-американский миссионер. Издательство Саратовской епархии, 2005.

39. Церковь в мире людей. М., Сретенский монастырь, 2005.

40. Может ли православный быть эволюционистом? - Клин, Христианская жизнь, 2006.

41. Почему православные такие упертые? – М., Подворье ТСЛ, 2006.

42. Фантазии и правда «Кода да Винчи»- М., Аст-Зебра, 2006

43. Диспут с атеистом. - М., Сретенский монастырь, 2007.

44. Культурология православия. Готова ли школа к новому предмету?- М., Грифон, 2007.

45. Когда небо становится ближе…О чудесах и суевериях, о грехах и праздниках. М., Издательский совет РПЦ,
2008.

46. Почему христиане не боятся порчи. М., Издательский совет РПЦ, 2008.

47. Мои ошибки. Красноярск, 2009.

48. Перестройка в Церковь. М., 2009,

49. Основы православной культуры. Учебное пособие для 4-5 классов. М., Просвещение, 2010.

50. Миссионерский кризис православия – М., Никея, 2010.

Почему я верю, но не религиозна?

Сначала отделим зерна от плевел. Вера – это человеческая потребность, совершенно естественная и ясная. Верить – это способ понимать, познавать и пробовать на вкус окружающий мир. Не важно, как назвать то, во что, собственно, веришь – Бог или, скажем, Высший Разум, – важно, что душа работает. Ни в регулярных походах в храм, ни в ежедневном чтении молитв бог в человеке не проявляется. Это – внешнее. А проявляется бог в человеке изнутри, и называется он – совесть. Совестливый человек, рефлексирующий – значит, есть в нем та самая божественная искра. В моем понимании, если человек замечает несовершенства мира и молится, чтобы их не было – это лень. Если же человек видит в мире изъяны и стремится их исправить делом – это вера. Так что в этом смысле я человек вполне верующий.

Верующий – но не религиозный. Религия – это человеческое изобретение, придуманное для поддержания общественного порядка. Уздечка. Чаще – строгая уздечка: дернул – все испуганно присели.

Вообще идея делить бога на религии кажется мне странной. Вот мне совершенно все равно, как его зовут – Иисус, Аллах, Вишну или Сергей Васильевич, все равно, как он мог бы выглядеть – носит ли он чалму или задорное бикини в клубничках. Важнее понимание, что все происходящее вокруг – не случайный хаотичный процесс, а Система. Система закономерностей и чудес. Поэтому бог – это не тот «парень» из Ветхого Завета и не «ребятишки» из Махабхараты. Бог – это сущность выше всяких имен и персонификаций.

…Конечно, это все личное. Вероятно, есть что-то удивительно хорошее именно в религиозной системе, чего я не вижу – то ли в силу недостатка ума, то ли по недостаточной образованности или чрезмерной зашоренности. Но вижу – так. Религия – чуждо и страшно, вера – необходимо и естественно.

Тина Н.,

интернет-сообщество «Живой журнал»

Отвечает первый заместитель главного редактора журнала «Фома» Владимир Гурболиков

Мне кажется, Тина, Ваше определение веры чересчур общо. «Пробовать на вкус» окружающий мир можно через ощущения, душевные движения, которые не обязательно предполагают веру. Человек способен жить «полной жизнью», вкушать горе и радость, любить и ненавидеть; он может творить, быть великолепным художником, писателем… И при этом не иметь никакой веры, считать все, с ним происходящее, плодом своих желаний, везения-невезения, и только.

Но вера – это другое. В первую очередь – уверенность в том, что у жизни есть особый смысл, что существуют различные необъяснимые природными, биологическими, социологическими причинами ценности. Можно быть атеистом, считать: я умру, распадусь на молекулы и атомы… но верить, что мои дети будут жить при коммунизме. И ради этого коммунистического завтра убивать или идти на смерть. А можно верить иначе… Когда Христос говорит: кто положит душу за Меня и Евангелие, тот душу спасет – как это понимать? Ведь само словосочетание «спасение души» не имеет смысла вне веры! И кто-то верит в то, что есть душа, и что можно жить и умереть ради Христа, и в этом – высший смысл жизни.

Все это – вера. И на первый взгляд, действительно, кажется: во что веришь – неважно. Я сам в свое время увлекался и толстовством, и Рерихом, и Евангелием увлекался. Мне достаточно было, что в отличие от науки, которая отвечает на вопрос «как мир устроен?», существует вера со свои вопросом: а зачем существует мир? И ответ на это «зачем» – есть Бог. Мы живем, Вселенная наполнена галактиками, горит Солнце, растет трава – и всюду бог. Мне казалось, что остальное – плод человеческой фантазии. И что неважно, как верить, во что верить. Я смотрел с восторгом на мир как на бесконечную сокровищницу волшебных чудес и тайных знаков и упивался своей духовной широтой. Но стоило только столкнуться с религиозной верой, с верой как институтом – я ее сразу же начинал презирать.

Своих православных знакомых я считал чудовищно невежественными (хотя это были люди умные и образованные). Когда я слышал, что они общаются с Богом, считая Его Личностью, которой можно сказать «Ты», то внутренне потешался. Воспитание не позволяло с ними спорить, но мне казалось это крайним примитивом, величайшей наивностью.

Так я думал о христианстве, которое – независимо от того, как относиться ко Христу – безусловно пример глубокой веры. И вот какой парадокс: получалось, как только я соприкасался с христианством, мне почему-то становилось не все равно, как верить и как называть Бога.

Я принимал боксерскую стойку: ах вы, примитивные клерикалы, как вы смели присвоить Бога себе!.. Оказывалось – я не желал видеть Его глазами православных, мусульман, иудеев. И проповедуя «всеобщего бога», я оказывался вовсе не универсалистом, потому что постоянно отвергал Бога Библии, Евангелия, Корана…

Мне казалось: правда – на стороне моих мудрых друзей, равно почитавших и Христа, и Толстого, и Рериха. Меня не коробило, что Лев Николаевич ради своих идей безбожно чиркал Новый Завет и убирал оттуда все, что ему не нравилось. Мне было «очевидно», что Рерих нес истинный свет единой веры Запада и Востока – и не смущало, что его высокогорные учителя с восторгом писали «махатме» Ленину… А когда я все-таки задумался и спросил своего знакомого агни-йога, как же Ленин, истреблявший священников, оказался «махатмой», то услышал: потому что, покончив с всевластьем православия, тот очистил Россию для будущего «просвещения», грядущего с Востока. И почему-то впервые не испытал восхищения от такой широты взглядов…

Прошло много времени, и мы снова говорили, но я был уже православным. И я с болью говорил своему другу: ведь в Индии, куда едут твои единоверцы, многие из них погибают во время своих аскетических опытов! Умирают, с вашей точки зрения, без спасения! – Да, умирают, – спокойно согласился мой друг.

Его голос не дрогнул. Потому что он твердо верил, что неспасшихся ожидает «всего лишь» еще одна реинкарнация, новая жизнь – и так до тех пор, пока они не покинут колесо сансары. А я – я был уже убежден, что людей этих лишили главного – одной, данной им для спасения, жизни. Мне было страшно и горько. А моему другу – нисколечко…
***

Не могу же я согласиться с тем, что Христос и богиня Кали, для которой приносили в жертву (удушали) сотни тысяч людей – одно и то же! Вы можете, конечно, напомнить о жертвах инквизиции – да, это было в истории христианства. Но совесть христиан до сих пор неспокойна, и это само по себе свидетельство различия. Не может заболеть совесть у поклонников чудища с крокодильей головой! – они принимают его таким, каков он есть. А Христос – Сам, всем образом Своих мыслей и дел приводит к тому, что рабство – плохо; что женщина не ниже мужчины; что не должно быть разделения на «эллинов» и «иудеев»…

Человек, веруя, пытается взять пример с предмета своей веры. И тот, кто возлюбил фюрера «великого рейха», будет совершенно иначе смотреть на вещи, нежели любящий распятого Христа.

Это, быть может, не так легко объяснить сразу, в одном разговоре.

Столь же нелегко сходу убедить, что придумать то же самое христианство человеческим умом – невозможно. Знаете, Тертуллиану приписывается выражение «верую, ибо абсурдно». Непосредственно этой фразы у него нет, но он и многие другие апологеты в самые первые века христианства говорили: посмотрите, наша вера истинна, потому что ее невозможно изобрести!..
***

Недоумение по поводу такого Бога присутствовало и в другие времена, у других народов. Вот диалог из романа японского писателя середины двадцатого века Сюсако Эндо Самурай». Роман посвящен событиям XVII века, когда накануне гонений на христиан в Японии оттуда в Европу отправилась последняя японская делегация. По пути самураи посетили Мексику. И в этом эпизоде писатель рисует встречу главного героя романа с японцем, который в свое время принял католицизм, стал монахом, переехал в Центральную Америку, но здесь бежал из монастыря, видя, как испанцы избивают и мучают индейцев.

Однако, вопреки ожиданиям Самурая, японец остался верующим христианином. И вот они говорят о Христе:

– Нет, я не могу без конца думать об этом человеке, – прошептал Самурай извиняющимся тоном.

– Это неважно. Даже если вы не отдадите Ему своего сердца, Он все равно отдаст вам Свое.

– Я проживу и без этого.

– Вы в этом уверены?

Бывший монах с жалостью глядел на Самурая, теребя в руках лист…

– Плачущий ищет того, кто будет плакать вместе с ним. Стенающий ищет того, кто прислушается к его стенаниям. Как бы ни менялся мир, плачущий, стенающий всегда будет взывать к Нему. Ради этого Он и существует.

– Я этого не понимаю.

– Когда-нибудь поймете. Когда-нибудь вы это поймете.

Кстати, этот отрывок из романа Сюсаку Эндо иногда удерживает меня от отчаяния – если почему-то страдаю. Ведь страдание – это тоже путь. Оно заставляет поднять голову и посмотреть, что есть в моей жизни единственная цель, ради которой только и можно жить и умереть однажды.

Христос приходит не к благополучному – а к плачущему, страдающему. И в этом есть глубокий смысл. Страдание может вести к истине, что-то очень важное, глубокое открывается человеку в опыте страдания. Поверьте, я говорю не о вычитанном в книгах, а о реальном опыте, о том, что прочувствовал, что называется, «своей шкурой».

Когда тоска по любви и состраданию достигает предельной точки, никакой иной бог не может прийти и быть со мною. Только Христос. И мне не стыдно перед Ним за свою слабость.

Вера парадоксальна. Причем это не голое утверждение. Если Вы непредвзято прочитаете текст Евангелия, то убедитесь, что не только римляне, но даже сами ученики Христа, апостолы, не могли многого понять в происходившем. Отсюда неверие Фомы, что Христос действительно воскрес. Евангельская история «изнутри», с точки зрения ее непосредственных участников-апостолов, была, по крайней мере, до Воскресения, чередой логически не увязываемых между собой событий. Они постигались не логикой, но сердцем и живой верой. Фарисеи же, люди весьма благочестивые, но логичные, духовно-расчетливые – в конечном итоге Христа и вовсе возненавидели: вся их логичная система рушилась перед Ним, весь их авторитет, все их предписания. Спаситель оказался «не таким», каким Его представляли себе фарисеи!..

Я не представляю, можно ли придумать подобную историю. Во всех творениях литературного гения, несмотря на потрясения, моменты удивительно сильного сопереживания с автором и героями, я все же не встретил ничего сочиненного, чему можно было бы так поверить. Евангелие – уникально. А ведь у него даже нет единого автора – но почему всюду, независимо от имени повествователя или автора послания, та же сила и достоверность? Откуда?..

Вы, быть может, спросите о священных книгах других религий… Возможно, там тоже есть такие же невероятно живые вещи. И вполне возможно, все они тоже не плод авторской фантазии, а откровение, посланное с той стороны. Но для меня и в этом случае важен не только факт проявление запредельного. Прежде чем отозваться на призыв, я должен понять, чей же именно голос зовет меня.

Почему так? Когда люди начинают говорить, что бог у всех один, я как христианин задаюсь вопросом: как же я могу совместить свою веру в Христа-Бога с точкой зрения восточных вероучений, для которых слезы и жалость – проявление слабости, одна из низких черт приверженности земным страстям? Христос заплакал перед могилой Своего друга, Лазаря (которого минуту спустя воскресил)… Что это – высшее проявление любви, или недостойная Высшего существа слабость? Есть буддийская притча, как мать умершего ребенка пришла к Будде просить о помощи. Тот согласился, но при одном условии – что она принесет ему горсть земли, на которой никто никогда не умирал. Женщина поискала-поискала – и поняла наивность своей мечты. Сравните это с Христом, Который воскресил умершую девочку (Евангелие от Марка, глава 5, стихи 35-42). Как совместить одно с другим? Неужели мне, христианину, это не должно быть важно?

Да, в каждой религиозной системе есть вера в высшую силу, но у этой высшей силы слишком разные обличья, чтобы можно было успокоиться. Человек-то уподобляется именно тому, во что он верит! Если он исповедует культ богини Кали, то покоряется страшной красоте плотоядного существа, которое требует человеческих жизней, он становится жрецом-душителем людей. Что здесь общего с представление христиан о своем Боге? Может, совесть устроена по-разному?

Ведь человеку совестно не беспричинно! Совесть – словно волна, радиопередатчик, а источник сигнала, «голос диктора» – тот, в кого ты веришь.

Нацист, уверенный в том, что арийцы – сверхчеловеки, а инородцы – нелюди, может искренне мучиться совестью за грубое слово в адрес своего партайгеноссе. И при этом спокойно отправлять в газовую камеру «евреев» и «коммунистов» (независимо от пола и возраста). Почему же совесть молчит? Потому что «на другом конце провода» – не Христос, а фюрер. Если мы признаем единство Того и другого, это будет даже абсурднее, чем утверждение, что Пол Пот и махатма Ганди одно и то же, поскольку оба были политиками.

Сказать, что боги, которым люди поклоняются, едины – значит признать, что совершенно все равно, кто перед глазами человека – существо, жаждущее крови, или Мученик, проливший за нас Кровь на кресте. Согласитесь, чтобы с этим смириться, нужно что-то в себе сломать. Но сделать это я не могу. Да и не хочу.

Это нельзя. Невозможно. И потому именно, что вера, вопреки Вашему утверждению, никогда не ленива. Она соединяет в себе молитву – и стремление преобразить мир. Стремление такой невероятной силы, что перед ним отступают и власть, и стихия.

Кто из наших соотечественников молился более многих? Сергий Радонежский? Серафим Саровский? Но первый своими руками построил монастырь; он вместе с князьями решал вопрос, быть ли Куликовской битве! А второй – вовсе не «просто-отшельник». Он жил в саровском бору с послушанием сторожа монастырского леса (за что чуть не был убит ворами), трудился, принимал тысячи страждущих людей…

Если Вы реалистически посмотрите на верующих, то непременно обратите внимание: те, кто молится о несовершенном мире, обязательно пытаются этот мир изменить. И раздражать в религиозных людях может, скорее, что они слишком активны! Вот еще парадокс веры. Верующий – деятелен. Посмотрите: в наше время самые активные «герои» – это религиозные экстремисты всех мастей. Разве они не молятся? Молятся, еще как! Но то, каков плод их молитвы, лишь серьезнее заставляет задуматься: может ли быть так, что у нас с ними один Бог? Мой вывод – нет, не один и тот же. И я вновь обращаюсь ко Христу. Единственному Богу, кроме Которого иных – не знаю.

На заставке: кадр из фильма Мела Гибсона “Апокалипто”

/ Родительская суббота

Диакон Андрей Кураев

Родительская суббота: Тут только есть верующие и неверующие.
Там - все верующие

(Из книги "Все ли равно как верить")

Школьное Богословие., М, 1997г.

1. ПРЕДИСЛОВИЕ

2. ЗАЧЕМ ЭТО НАДО ДЕТЯМ?

3. ПАЛОМНИЧЕСТВО К ВЕРЕ

4. ЕСЛИ БЫ ДИРЕКТОРОМ БЫЛ Я

5. КАК ИСПОЛЬЗОВАТЬ ЗАКОН О СВОБОДЕ СОВЕСТИ ДЛЯ ЗАЩИТЫ ПРАВОСЛАВИЯ В ШКОЛЕ?

6. "ОСНОВЫ ПРАВОСЛАВНОЙ КУЛЬТУРЫ" КАК ЛЕКАРСТВО ОТ ЭКСТРЕМИЗМА.

7. ПРИЛОЖЕНИЕ

8. Об изучении в школах "Основ православной культуры"

9. ИГРА В РЕЛИГИЕВЕДЕНИЕ

10. ОСТОРОЖНО: ВАЛЕОЛОГИЯ

11. ВАЛЬДОРФСКАЯ ПЕДАГОГИКА: СДЕЛАНО В СЕКТЕ

12. НЕ ВСЕ ТО, ЧТО СВЕРХУ - ОТ БОГА

13. ТЕХНИКА РЕЛИГИОЗНОЙ БЕЗОПАСНОСТИ

14. КУЛЬТУРА КАК ЖЕМЧУЖИНА

15. ПРОСТРАНСТВО КУЛЬТУРЫ

16. ПЕРВЫЙ УРОК.

17. ТВОРЕНИЕ МИРА

18. СОЗДАНИЕ ЧЕЛОВЕКА

19. АВЕЛЬ И КАИН

20. ПОТОП

21. ВАВИЛОНСКАЯ БАШНЯ

22. РОЖДЕНИЕ МАТЕРИ

23. БЛАГОВЕЩЕНИЕ

24. О ХРИСТЕ

25. В КАКОМ ГОДУ ОТ РОЖДЕСТВА ХРИСТОВА РОДИЛСЯ ХРИСТОС?

26. ВОЛХВЫ И ПАСТУХИ

27. ПЕРЕПИСЬ

28. СОЧЕЛЬНИК

29. ИКОНА РОЖДЕСТВА

30. ЧУДО ВСТРЕЧИ

31. ДЕНЬ БОГОЯВЛЕНИЯ

32. ЕВАНГЕЛЬСКИЕ ГОРЫ: ПРЕОБРАЖЕНИЕ

33. ПРИТЧИ ХРИСТОВЫ

34. ЕВАНГЕЛЬСКИЕ ГОРЫ: ГОЛГОФА

35. ПАСХА: ПУТЬ ИЗ АДА

36. ДУХОВ ДЕНЬ

37. МЕЧТА О КОММУНИЗМЕ

38. ЧЬЯ ВЛАСТЬ?

39. РОДИТЕЛЬСКАЯ СУББОТА

Родительская суббота

Одно из самых тягостных зрелищ на свете - поминки, совершаемые атеистами. Вот все пришли домой от свежей могилы. Встает старший, поднимает рюмку... И в этот момент все просто физически ощущают, что что-то могут и должны они сделать для того, с кем только что они простились. Молитва об ушедших - это потребность сердца, а не требование церковной дисциплины. Сердце требует: помолись!!! А рассудок, покалеченный еще школьными уроками безбожия, говорит: "незачем, молиться некому и не о ком: небеса полны разве что радиоволнами, а от того человека, с которым мы жили еще три дня назад, не осталось уже ничего, кроме того безобразия, которое мы только что засыпали землею". И вот даже на лицах людей отражается эта внутренняя ошибка. И звучат столь ненужные слова: "Покойный был хорошим семьянином и общественным работником"...

Нас не было - нас не будет. Так не есть ли человек, чья жизнь нелепо мелькает меж двумя пропастями небытия, не более чем "покойник в отпуске"?.. Я умру, а мир останется полным, как новехонькое яйцо. Борис Чичибабин однажды дал безжалостно-точное определение смерти, как она предстает неверующему человеку:

Как мало в жизни светлых дней,
Как черных много!
Я не могу любить людей,
Распявших Бога!
Да смерть - и та! - нейдет им впрок
Лишь мясо в яму,
Кто небо нежное обрек
Алчбе и сраму.

Что люди выносят с кладбища? Что сам ушедший смог обрести в опыте своего умирания? Сможет ли человек увидеть смысл в последнем событии своей земной жизни - в смерти? Или и смерть - "не впрок"? Если человек перейдет границу времени в раздражении и злости, в попытке свести счеты с Судьбой, - в Вечности отпечатлеется именно такой его лик... Поэтому-то и страшно, что, по мысли Мераба Мамардашвили, "миллионы людей не просто умерли, а умерли не своей смертью, т.е. такой, из которой никакого смысла для жизни извлечь нельзя и научиться ничему нельзя". В конце концов, то, что придает смысл жизни, придает смысл и смерти... Именно ощущение бессмысленности смерти делает столь тяжелыми и неестественными похороны атеистов.

Для сравнения сопоставьте Ваше ощущение на старом кладбище, где покой людей, сторожат могильные кресты, с тем, что чувствует Ваше же сердце при посещении советских звездных кладбищ. Можно с мирным и радостным сердцем гулять - даже с ребенком - по кладбищу, скажем, Донского монастыря. Но не чувствуется мира на советском Новодевичьем...

В моей же жизни был случай прямой такой встречи. В 1986 году в пожаре в Московской духовной академии сгорели пятеро семинаристов. Хоронили их на городском кладбище Загорска. И вот, впервые за десятилетия на это кладбище пришли священники - не таясь, в облачениях, с хором, с молитвой. Пока студенты прощались со своими однокурсниками, один из монахов отошел в сторонку и тихо, стараясь быть максимально незаметным, стал ходить среди соседних могил. Он кропил их святой водой. И было такое ощущение, что из-под каждого холмика доносится слово благодарности. В воздухе как бы растворилось обещание Пасхи...

Или вот иной пример неуничтожимости человека. Попробуйте, взяв в руки книгу, помолиться об ее авторе. Берете в руки Лермонтова - скажите про себя, раскрывая нужную Вам страничку: "Господи, помяни раба твоего Михаила", Прикасается Ваша рука к томику Цветаевой - вздохните и о ней: "Прости, Господи, рабу Твою Марину и приими ее с миром". Все будет прочитываться иначе. Книжка станет больше самой себя. Она станет встречей с человеком.

Пушкин (упокой, Господи, раба Твоего Александра!) среди обстоятельств, которые человека делают человеком, называл "любовь к отеческим гробам". Каждого человека ждет отправление "в путь все. земли" (Иис. Нав. 23,14).

Не может быть вполне человеком тот, кого никогда не посещала мысль о смерти, кто никогда в тайнике своего сердца не повторял те слова, которые произнес преп. Серафим Саровский: "Господи, как мне умирать будет?"

Событие смерти, ее таинство - одно из важнейших событий во всей жизни человека. И потому никакие отговорки типа "некогда", "недосуг" и т. п. не будут приняты ни совестью, ни Богом, если мы забудем дорогу к родительским могилам. Надеюсь, мы никогда не доживем до тех лет, когда исполнится мечта Елены Рерих: "кладбища вообще должны быть уничтожены как рассадники всяких эпидемий".

Для восточного мистицизма тело человека - лишь тюрьма для души. По высвобождении - сжечь и выбросить. Для христианства тело - храм души. И верим мы не только в бессмертие души, но и в воскресение всего человека. Потому и появились на Руси кладбища: семя бросается в землю, чтобы с новой космической весной взойти. По слову ап. Павла, тело - храм духа, живущего в нем, а, как мы помним, "и храм поруганный - все храм". И потому тела дорогих людей у христиан принято не бросать в огненную бездну, а класть в земляную постель...

Перед началом и в дни Великого Поста, перед тем, как мы сделаем первый шаг навстречу Пасхе, звучит под сводами храмов слово нашей любви ко всем тем, кто прежде нас шел дорогой жизни: "Упокой, Господи, души усопших раб Твоих!". Это - молитва обо всех, ибо, по замечательному слову Анастасии Цветаевой, "тут только есть верующие и неверующие. Там - все верующие". Теперь они все видят то, во что мы только веруем, видят то, во что когда-то они же запрещали веровать нам. И, значит, для всех них наше молитвенное воздыхание будет драгоценным даром.

Дело в том, что человек умирает не весь. В конце концов, еще Платон спрашивал: почему, если душа всю жизнь борется с телом, то с гибелью своего врага она должна сама исчезнуть? Душа пользуется телом (в том числе и мозгом и сердцем), как музыкант пользуется своим инструментом. Если струна порвалась, мы уже не слышим музыки. Но это еще не основание утверждать, что умер сам музыкант.

Люди скорбят, умирая или провожая умерших, но это не есть свидетельство о том, что за дверью смерти только скорбь или пустота. Спросите ребенка в утробе матери - желает ли он выходить оттуда? Попробуйте описать ему внешний мир - не через утверждение того, что там есть, (ибо это будут реалии, незнакомые ребенку), а через отрицание того, что питает его в материнском чреве. Что же удивляться, что дети плача и протестуя, приходят в наш мир? Но не таковы ли скорбь и плач уходящих?

Лишь бы рождение не сопровождалось родовой травмой. Лишь бы дни подготовки к рождению не были отравлены. Лишь бы не родиться в будущую жизнь "извергом".

Мы вообще, к сожалению, бессмертны. Мы обречены на вечность и на воскрешение. И как бы нам не хотелось прекратить свое существование и не нести наши грехи на Суд - вневременная основа нашей личности не может быть просто унесена ветром времени... "Хорошие новости из Иерусалима" состояли в том, что качество этого нашего приснобытия может стать иным, радостным, бессудным ("Слушающий слово Мое на Суд не приходит, но пришел от смерти в жизнь" - Ин. 5,24).

Или непонятно, что такое душа? Есть ли она? Что это такое? - Есть. Душа - это то, что болит у человека, когда все тело здорово. Ведь говорим же мы (и ощущаем), что не мозг болит, не сердечная мышца - душа болит. И напротив - бывает, что при муке и скорби что-то в нас радуется и чисто поет (так бывает с мучениками).

"Смерти нет - это всем известно. Повторять это стало пресно. А что есть - пусть расскажут мне..." - просила Анна Ахматова. О том, "что есть", и говорят родительские субботы, восходящие к празднику Успения. Праздник... Но это ведь день кончины Богоматери. Почему же - праздник?

А потому, что смерть не есть единственный способ кончины. Успение - антоним смерти. Это, прежде всего - не-смерть. Два этих слова, различающихся, в языке любого христианского народа, означают радикально противоположные исходы человеческой жизни. Взращивает человек в себе семена любви, добра, веры, всерьез относится к своей душе - и его жизненный путь венчается успением. Если же разрушение он нес себе и окружающему миру, раной за раной уязвлял свою душу, а грязь из нее, неухоженной и заросшей, выплескивал вовне - конечный, смертный распад завершит его прижизненное затухание.

Отныне (в смысле - со времени воскресения Христа) образ нашего бессмертия зависит от образа нашей любви. "Человек поступает туда, где ум имеет свою цель и любимое им" - говорил преп. Макарий Египетский.

На иконе Успения Христос держит на руках младенца - душу своей Матери. Она только что родилась в Вечность. "Господи! Душа сбылась - умысел твой самый тайный!", - можно было бы сказать об этом миге словами Цветаевой.

Душа "сбылась", исполнилась - и в слове "успение" слышатся отголоски не только "сна", но и "спелости" и "успеха".

"Время умирать" (Эккл. 3,2). Может быть, самое разительное отличие современной культуры от культуры христианской - в неумении умирать, в том, что нынешняя культура не вычленяет в себе это время - "время умирать". Ушла культура старения, культура умирания. Человек подходит к порогу смерти, не столько стараясь всмотреться за его черту, сколько без конца оборачиваясь назад и с ужасом вычисляя все разрастающееся расстояние от поры своей молодости. Старость из времени "подготовки к смерти", когда "пора о душе подумать", стала временем последнего и решительного боя за место под солнцем, за последние "права"... Она стала временем зависти.

У русского философа С Л. Франка есть выражение - "просветление старости", состояние последней, осенней ясности. Последняя, умудренная ясность, о которой говорят строки Бальмонта, списанные "современностью" в раздел "декадентства":

День только к вечеру хорош.
Жизнь тем ясней, чем ближе к смерти.
Закону мудрому поверьте -
День только к вечеру хорош.
С утра уныние и ложь
И копошающиеся черти...
День только к вечеру хорош.
Жизнь тем ясней, чем ближе к смерти.

Здесь приходила к человеку мудрость. Мудрость - это, конечно, не ученость и не энциклопедичность, не начитанность. Это - знание немногого, но самого важного. Потому-то к монахам - этим "живым мертвецам", при постриге как бы умершим для мирской суеты и потому ставшим самыми живыми людьми па земле, - и ездили энциклопедисты за советом. Гоголь и Соловьев, Достоевский и Иван Киреевский, лично беседовавший с Гегелем и Шеллингом, своих главных собеседников нашли в Оптиной пустыни. Потому что здесь разговор шел "о самом важном". Самым важным Платон - отец философов - называл вот что: "Для людей это тайна: но все, которые по-настоящему отдавались философии, ничего иного не делали, как готовились к умиранию и смерти".

В середине нашего века константинопольский патриарх Афинагор I так говорил о времени умирания: "Я хотел бы умереть после болезни, достаточно долгой, чтобы успеть подготовиться к смерти, и недостаточно длительной, чтобы стать в тягость своим близким. Я хотел бы лежать в комнате у окна и видеть: вот Смерть появилась на соседнем холме. Вот она входит в дверь. Вот она поднимается по лестнице. Вот уже стучит в дверь... И я говорю ей: войди. Но подожди. Будь моей гостьей. Дай собраться перед дорогой. Присядь. Ну вот, я готов. Идем!"...

Помещение жизни в перспективу конца делает ее именно путем, придает ей динамику, особый вкус ответственности. Но это конечно, лишь, если человек воспринимает свою смерть не как тупик, а как дверь. Дверь же - это кусочек пространства, через который входят, проходя его. Жить в двери нельзя - это верно. И в смерти нет места для жизни. Но есть еще жизнь за ее порогом. Смысл двери придает то, доступ к чему она открывает. Смысл смерти придает то, что начинается за ее порогом. Я не умер - я вышел. И дай Бог, чтобы уже по ту сторону порога мог я произнести слова, начертанные на надгробии Григория Сковороды: "Мир ловил меня, но не поймал".

"Все ли равно как верить" - М., 1997.